— Но отца-то все же расстреляли, — заметил Вредлинский. — И пулю в него послал — можешь не сомневаться! — человек с партбилетом в гимнастерке.
— Да, для меня было жутким ударом узнать, что отец расстрелян. Тем более, как говорится, «за связь с Ягодой» — это и реабилитации не подлежало. Но коммунизм в этом не виноват. Если осуждать коммунизм за репрессии — их жертвами, кстати, стали в первую голову сами коммунисты! — и признать эти репрессии его преступной сутью, то надо признать преступной религией христианство за то, что у католиков была святая инквизиция, а у нас — репрессии против староверов, в ходе которых погибли тысячи людей. Тоже убежденных христиан, между прочим.
— Жора, — проникновенно произнес Вредлинский, — не стоит травить себя ностальгией! «Точка возврата», как говорят летчики, уже пройдена. Теперь мы не можем вернуться в исходный пункт, а должны долететь в капитализм — или разбиться. Грех, конечно, говорить такое, находясь на борту самолета…
— Миля, ты умный человек, — усмехнулся Крикуха, — и вроде бы сведущ в истории. То есть ты должен помнить, что после разгрома Наполеона и реставрации Бурбонов все полагали, будто республиканству, конституционализму и прочим идеям Французской революции положен конец раз и навсегда. Правда, за океаном оставались США, сильно помятые в войне против англичан 1812 — 1814 годов, с разграбленным Вашингтоном и сожженным Белым домом, но кто тогда думал, что из них вырастет супердержава?
— Выросло новое поколение, Жорик! — заметил Эмиль Владиславович, проигнорировав тираду Крикухи. — Оно уже не может жить без рынка, оно не мыслит себя вне его, и ему по фигу, извиняюсь, все моральные издержки реформ. Они хотят зарабатывать много, жить хорошо и уютно, много путешествовать и развлекаться. И большинство из них убеждено, что каждый сам должен поймать свою фортуну за хвост. «Пусть неудачник плачет, кляня свою судьбу», — но им это опять-таки по фигу.
— Да, это есть, — кивнул Крикуха. — Но это, надо надеяться, не последнее поколение россиян. Кто бы мог подумать, что мы, рожденные в тридцать шестом, будем подвергать ревизии ценности своих отцов? И я вовсе не уверен, что те, кто родится в 2000-м, не пойдут в 2017-м или 2018-м на очередные баррикады!
— И что, ты будешь этому очень рад? — Теперь уже Вредлинский нахмурился. — Ты представляешь себе, что такое беснующаяся толпа выродков, опьяненных безнаказанностью? Между прочим, в 2017-м нам с тобой будет всего по восемьдесят один год, так что имеем шанс дожить. Если б мне кто-то сказал, что это действительно произойдет, то я постарался бы умереть еще сегодня.
— Нет, Миля, я этого не хочу. Больше того, я этого страшно боюсь. Даже не потому, что мне не хочется увидеть, как они подпалят мою дачу вместе с библиотекой, которую я столько лет собирал, или, допустим, разобьют мою «Волгу» семьдесят первого года выпуска. На тот свет это не унесешь, а наследников у меня нет. Как у Чехова в «Медведе»: «Восемь женщин бросил я, девять бросили меня», но ни у одной от меня детей не было. Если, допустим, меня в восемьдесят один год убьют — хотя я вряд ли до семидесяти дотяну! — я буду рад. Неохота будет мыкаться по больницам и домам престарелых, а тимуровцев нынче нету. Так что мне лично — подчеркиваю, лично! — никакие революции не страшны. Это к вопросу об индивидуализме, выживании, доживании и прочем.
— Однако ты все-таки боишься?
— Ты знаешь, отвечу словами из «Белого солнца…»: «За державу обидно!» Меня ведь что бесит каждый раз, когда я о той, «далекой Гражданской» думаю? Ведь, в сущности, по обе стороны, по большому счету, сражались патриоты России! Я не беру лидеров, хотя уверен, что и среди них было полно людей, искренне верящих в справедливость тех целей, за которые они обнажали шашки. Но ведь и массы с обеих сторон шли помирать не только для того, чтоб награбить побольше. Одни древние ценности пытались защитить — православную веру, многовековую культуру, порядок. (Другие же хотели почувствовать себя свободными, не кланяться ни чиновнику, ни барину, ни уряднику, ни фабриканту, не дать растащить то, на что тогда Антанта пасть раскрыла. То есть то, что теперь растаскивают… Но ради всех этих благих целей обе стороны дрались с озверением, которого прежде не было в истории. В Первой мировой Россия около четырех миллионов убитыми потеряла, а в Гражданской — не то восемь, не то восемнадцать — кто их считал? Но самое смешное, что у большевиков после победы как-то незаметно и неназойливо получилось что-то вроде монархии: с императором-генсеком, с декоративным парламентом, с «дворянством» в форме КПСС, с помещиками в лице председателей колхозов, но самое главное — со все той же непобедимой и легендарной российской бюрократией. Столько крови, слез и мук ради того, чтоб вернуться на исходную! Вот' отчего, Милька, боюсь я новой революции. Опять все поставят на дыбы, переломают, народу перебьют немерено, а потом, когда остынут, увидят, что опять все как было, только тех, кто убит, уже не вернешь, и то, что утрачено, уже не восстановишь.
— Давай, Жорик, — положив разволновавшемуся приятелю руку на плечо, предложил Эмиль Владиславович, который заметил приближающуюся аэрофлотовскую стюардессу со столиком на колесиках, — хлебнем чего-нибудь прохладительного! Для успокоения нервов и общего умиротворения. Девушка, дайте нам две баночки «Водка энд тоник»! И непременно производства «Балтики»!
В ТОМ ЖЕ САМОЛЕТЕ
Вредлинский и Крикуха сидели в переднем салоне, а в заднем, точнее, в специальном отсеке, отделенном от остальных помещений двумя переборками и тамбуром, в котором дежурили два телохранителя, происходило в буквальном смысле слова «летучее» совещание. Вел его все тот же директор ЦТМО господин Баринов. Совещание было необычно еще и тем, что шло оно в основном по кодированным каналам радиосвязи и непосредственно в отсеке сидел только сам Сергей Сергеевич.
— Ну что, Владимир Николаевич, каковы последние данные?
— Данные такие. Нефедова с «мамонтятами» находится на территории отеля «Симон Боливар» и занимает бунгало нашего доброго знакомого Даниэля Перальты. Проживают там уже четвертые сутки, никаких контактов, кроме как между собой и с обслугой отеля, не поддерживают. Как вы велели, Перальту я проинформировал и предупредил, чтоб он пока ничего не предпринимал. Он, правда, интересовался насчет компенсации расходов. Я на свой страх и риск сказал, что компенсируем.
— Правильно. Работу ГВЭПов она не засекла?
— Пока нет. Во всяком случае, пока они работают в режиме «Н», проблем не предвидится. Тем более что передвижений по острову они почти не совершают. В основном находятся в бунгало или на пляже. Никаких попыток выйти на дальнюю связь она не делала. Дает сигналы только для обслуги, типа «подай-принеси».
— Каких-либо паралелльных ребят не замечали?
— Пока нет. Правда, в районе Гран-Кальмаро появился сухогруз-рефрижератор «Торро д'Антильяс». Наблюдаем, но пока он там на рейде выстаивается. Вроде как за бананами пришел.
— Не выпускайте его из виду. Просканируйте его на всякий случай, нет ли чего лишнего под брюхом или внутри корпуса. Вообще за всеми крупными судами приглядывайте по мере возможности. Так, с тобой все, отключайся. Ларев, ты на связи?
