По словам Манулова, это был некий конфиденциальный пакет документов, который в обязательном порядке подписывали все вступающие в братство. Почти все документы были на английском языке, поэтому плохо владеющий им Вредлинский просидел бы до утра, если б вздумал все прочесть и перевести хотя бы лично для себя. Поэтому он, прекрасно понимая, что, возможно, делает большую глупость, поставил-таки свои закорючки на всех этих листах. И только потом очень робко поинтересовался, что именно подписал.
— Ну, допустим, что ты мне душу продал! — нагло оскалился Пашка. — Устроит такое объяснение?
— Не шути так, пожалуйста! — пробормотал Вредлинский. — Я человек верующий…
— Не смеши мою задницу! Он верующий! То, что ты крестился в ознаменование 1000-летия крещения Руси, мне уже известно. Но это же не твоя вера. Твой папа поляк, и следовательно, католик, а мама хоть и записана русской, на три четверти еврейка. Твое место в костеле или в синагоге, но никак не в православном храме. К тому же и там ты бываешь от случая к случаю… Но все это— мелочи жизни. Насчет продажи души я действительно шучу.
— Ну и что же я подписал на самом деле?
— Не будь ты, Эмиль, Емелей-дураком! — иронично, но необычно сурово заметил Манулов, пряча только что подписанные документы в сейф. — По этим бумагам ты будешь числиться владельцем некоторой собственности в Штатах и ряде других стран. Помнишь, я говорил о сложностях с налогообложением? Каким-то людям, которых ты сто лет в глаза не видал, не хочется платить слишком много. Поэтому эти люди решили фиктивно поделиться с тобой, чтобы платить минимальные суммы налогов. Естественно, что тебе со всей этой фигни тоже будет кое-что капать. Как видишь, я с тобой очень откровенен. Но это накладывает на тебя очень серьезные обязательства. С этой минуты не говори ничего лишнего, а главное — не делай ничего против нас. Мы сильны единством и предателей не прощаем.
«Так по году, по месяцу или по дню? А может, по сумме этих цифр? Или как? — снова принялся за нервные мысленные расчеты Вредлинский. — Если по году, то ни фига себе! Около двух миллионов!..»
С трудом отогнав эти совершенно ненужные мысли, он попытался продолжить чтение.
— «Тысяча девятьсот шестнадцатый год. Восьмое октября. Суббота…» отрывисто прохрипел Вредлинский, начисто потеряв всю привычную певучесть и звонкость речи… И снова осекся.
Его обескуражило совпадение месяца и числа дневниковой записи с сегодняшней датой. «Опять восьмое октября! — Вредлинский испытал настоящий суеверный страх. — Правда, нынче пятница, не суббота. Но все равно, все равно!..»
Просто роковое совпадение! Написано, что Алике после завтрака поехала на прогулку, а автор цитаты прошелся с детьми по шоссе. Разве не так поступил он, Вредлинский, прихватив с собой по пути к Манулову сына и дочку? И это произошло после того, как его жена, тезка царицы, Александра, ушла к подруге. Именно вдоль шоссе прошелся нынешний кандидат в масоны-монархисты со своими чадами, которые проводили его до надземного «стеклянного» мостика-перехода.
Или такое: «…Поехали пить чай к дяде Павлу; у него очень хороший домик…» Навряд ли у Манулова особнячок похуже. Да и зовут голливудского эмиссара тоже Павел. Разница лишь в том, что он не дядя Эмилю Вредлинскому, а бывший однокашник по ВГИКу.
Приглядевшись к тексту, профессионал-литератор сразу приметил, что дневниковая запись приведена с купюрами.
«Интересно, что кроется за отточиями в цитате, за пропусками? — продолжал мучить себя догадками Вредлинский. -Обязательно потом сверю по царскому дневнику. Если выйду отсюда живым, конечно… Может, в этих-то пропусках и кроется роковая судьба?..»
Что же он делает?! Надо читать, а он рта открыть не в силах, голова от мыслей лопается!
Из оцепенения Вредлинского вывела резкая боль в локте, который кто-то крепко сжал сильными пальцами. Ба! Это напомнил о себе Манулов. Откуда он взялся, черт побери?! Ведь только что его голос звучал с председательского места за столом магистров. Неужели Вредлинский настолько отключился, что не сумел заметить, как он спускается с возвышения?!
— Брат наш волнуется, — извиняющимся тоном произнес Пашка из-под маски. Прошу простить его, господа магистры. Итак, еще раз, с самого начала! Пока вы полностью не озвучите священную цитату, вердикт не может быть вынесен.
Собрав всю волю в кулак, Вредлинский уже без сбоев зачитал то, что содержал своеобразный «экзаменационный билет». Когда же он произнес последние слова: «Читал у Алике, потом принял участие в игре в прятки в темном свитском вагоне», то ощутил, будто гора с плеч свалилась.
ВЕРДИКТ
Не успел Вредлинский утереть пот со лба и отдышаться, как кто-то, бесшумно подойдя сзади, набросил ему на лицо капюшон. Причем так, что прорези для глаз оказались где-то на лбу, и Эмиль Владиславович потерял способность что-либо видеть. Поэтому он не удивился, что голос Манулова вновь послышался со стороны, где находился «президиум».
— На время совещания магистров высшего совета братства новопосвящаемый должен покинуть зал! — торжественно объявил он.
Крепкие руки вновь сцапали Вредлинского за локти. Должно быть, это были все те же «братья», что привели его сюда. Они буквально вынесли Эмиля Владиславовича обратно в коридор, закрыли дверь и поставили на колени. Да еще и лапищи на плечи положили, наверно, чтоб не сбежал. Но Вредлинский не только не собирался бежать, но даже пискнуть не решался, хотя все его существо так и протестовало против такого обращения с пожилым и заслуженным человеком.
Магистры совещались недолго — минут десять, наверное, но Эмилю Владиславовичу показалось, будто прошел час или даже два. Он уже полностью смирился с судьбой и даже размышлял, что когда-нибудь, и уже довольно скоро, все равно придется помирать. Неизвестно, будет ли естественная смерть от чего-нибудь сердечно-сосудистого или, того хуже, от рака менее мучительна, чем насильственная. Поэтому удар председательского гонга, донесшийся в коридор из зала, Вредлинский воспринял скорее с облегчением, чем с тревогой. Будь что будет, все в руках божьих!
На сей раз «братья» — Вредлинскому все время хотелось назвать их «братками»! — не стали впихивать его в зал, а довели под руки до того места, где стоял стол с открытками, и вновь установили на колени, пригнув головой к полу… Гестаповцы проклятые! Фаталистическое настроение мигом исчезло. Вдруг сейчас возьмут да и выстрелят в затылок? А потом бросят в печку, сожгут, размелют кости в порошок и удобрят клумбу во дворе особняка. Или сделают укол какой-нибудь дряни, создающей иллюзию смерти от инсульта или инфаркта… Ни один врач не усомнится в причинах смерти — возраст подходящий. За что, почему его могут убить? А хрен его знает! Просто не глянулся магистрам — и все.
Жуть, обуявшая Вредлинского в этот момент, была настолько сильной, что он почти полностью отключился от внешнего мира и даже не обратил внимания на то, что со стороны боковых «трибун» слышится характерный негромкий шум — там появилась публика.
