Вся верхняя одежда обнаружилась на плечиках в платяном шкафу. Правда, карманы были абсолютно пусты. Обнаружились даже куртка и ботинки, которые вообще-то были оставлены им в прихожей. Так или иначе, но Эмиль Владиславович оделся и уселся в кресло. В его положении оставалось только ждать, когда появятся хозяева здешнего заведения, и надеяться, что они не изменят к нему своего корректного отношения.
Вредлинский включил телевизор. Не просто так, от скуки, а все с той же целью: выяснить, куда его увезли. Поэтому, когда он стал переключать каналы и оказалось, что они родные, московские, на душе стало чуть-чуть полегче.
Некоторое время он просидел в кресле, глядя обрывки фильмов и передач на разных каналах. Каждый рекламный ролик, перебивавший эти самые фильмы и передачи, его раздражал. Вредлинский подозревал, что 90 процентов жителей бывшего Союза делают то же самое, и коммерческий эффект от рекламы ничтожный. Если кто покупал порошок «Ас» и нашел его приличным, то и без «тети Аси» будет им пользоваться, а тот, кто не покупал «Миф-лимон», то все равно его покупать не будет, несмотря на все потуги «Мойдодыра». Ну, а дамы, которые «открыли для себя прокладки», и вовсе могут отдыхать…
Совершенно неожиданно на Вредлинского нахлынула ностальгия по прежним, советским временам, когда был всего один, потом два, потом три и уж под самый финиш — пять каналов. И был главный, первый канал ЦТ, который говорил все, что было положено знать людям, — в 18.00 «Новости», в 21.00 — «Время». И жить было в общем приятно и спокойно, потому что ни об убийствах, ни о грабежах и изнасилованиях, ни о коррупции чиновников там не говорилось. Была для этого другая передача: «Человек и закон», в которой, однако, ни обгорелых и расчлененных трупов крупным планом, ни катастроф, ни слез не показывали. Но зато уж если говорили, что такой-то чиновник берет взятки, а директор магазина ворует, то все могли быть уверены — их наверняка посадят. Это звучало на всю страну, и основная масса людей была уверена, что справедливость восторжествовала.
Вредлинский прежде считал, что таким образом народ обманывали, заставляя верить в то, будто у нас почти идеальная страна. Сегодня, полюбовавшись на то, как одни телеканалы, принадлежащие одной группе супербогачей, поливают грязью своих оппонентов с других телеканалов, принадлежащих другим супербогачам, он вдруг глянул на всю эту катавасию совсем по-иному.
Как ни странно, он не мог припомнить ни одного случая — по крайней мере, в догорбачевскую эпоху, — когда телевидение открыто лгало. Оно просто ничего не говорило, должно быть, считая, что все, кому интересно, так и так узнают нужную информацию из передач Би-би-си или «Голоса Америки». Теперь же многочисленные каналы, повествуя о тех или иных событиях или фактах, словно бы соревновались в том, кто кого переврет, даже не очень заботясь о том, что их уличат во лжи. Причем если в советское время можно было сделать достаточно близкие к истине выводы, если смешать то, что говорили государственные СМИ, с передачами «вражеских голосов», то есть, условно говоря, «белое» с «черным», то теперь черное вранье лилось из всех источников. Политиков обвиняли во всех смертных грехах, но… почему-то не сажали. Журналистов вроде бы постоянно ловили с поличным на клевете, но тоже оставляли на воле. Какая уж тут вера в справедливость и правовое государство?
Вредлинский, откровенно говоря, сильно удивлялся, что Россия, наслушавшись и насмотревшись всех этих гадостей про своих недавних кумиров, еще не встала на дыбы и не пошла все крошить и потрошить, как в 1917 году. Нет, он этого не хотел и боялся больше смерти, потому что знал — не только ему, ежели что, но и детям-внукам отрыгнется та сытая и обеспеченная жизнь, которую они устроили себе за чужой счет. Так и звенела в голове цитата из Маркса, выученная еще во ВГИКе на занятиях по политэкономии: «Бьет час капиталистической эксплуатации. Экспроприаторов экспроприируют». А Эмиль Владиславович очень не хотел, чтоб его экспроприировали. Было что терять! Но ведь эти идиоты телевизионщики, похоже, не понимают, что, поливая друг друга и своих боссов, которые всем известны, они могут разжечь не только социальную, но и национальную вражду. Ведь громить пойдут не олигархов, тем более что они всегда найдут время смыться, а ту же самую несчастную и паршивую интеллигенцию, к которой принадлежал Вредлинский…
Размышления Эмиля Владиславовича прервал звонкий щелчок замка входной двери. Нервно обернувшись, Вредлинский увидел перед собой высокого и плечистого мужчину в строгом сером костюме, при белой рубашке с галстуком и… в черной шапочке-маске, раскатанной до самой шеи. Даже глаз через прорези видно не было, потому что их закрывали темные очки. И на руках у жутковатого незнакомца — он мог бы придушить Вредлинского одной левой! — были черные перчатки. .То ли он их надел для того, чтоб скрыть какие-то особые приметы на руках, то ли просто для того, чтоб было бить сподручнее.
— Здравствуйте, Эмиль Владиславович! — донеслось из-под маски. — Рад вас видеть в хорошем расположении духа.
Последняя фраза прозвучала с налетом сарказма, ибо, разумеется, расположение духа у Вредлинского было вовсе не хорошим, а скорее хреновым, если не употреблять более крепких эпитетов на букву «х». Впрочем, голос, несмотря на утробную басовитость, звучал вполне интеллигентно, без свойственной нынешнему поколению приблатненности. Кроме того, Вредлинский интуитивно определил, что человек, скрывающийся под маской, явно не молод, несмотря на подтянутость фигуры. В том, что неизвестному либо уже стукнуло шестьдесят, либо около шестидесяти, Вредлинский был убежден.
— Здравствуйте, — сумев придать голосу некоторую твердость, произнес Эмиль Владиславович. — К сожалению, не имею чести вас знать, тем более что вы от меня замаскировались…
— Приношу свои извинения сразу за все, — сказал великан. — В первую очередь за то, что привез вас сюда без вашего согласия. Во-вторых, за то, что не представляюсь и не показываю вам своего лица. Можете называть меня «Генералом», даже без обращений «господин» или «товарищ», — я не обижусь.
— «Генерал» — это звание или кличка? — полюбопытствовал Вредлинский.
— Это несущественно, Эмиль Владиславович, — снисходительно ответил Генерал.
— Во всяком случае, мои возможности до некоторой степени сопоставимы с генеральскими. И даже слегка превосходят их…
— Вероятно, потому, что вы действуете вне рамок закона? — спросил Эмиль Владиславович.
— Опять-таки я не стану ни подтверждать, ни опровергать ваше предположение.
— Если вы похищаете ни в чем не повинного человека, — произнес Вредлинский желчно, — и увозите его буквально из дома, без предъявления каких-либо постановлений прокурора — это преступление, даже если вы — министр внутренних дел.
— А кто вам сказал, что это было похищение? — ухмыльнулся Генерал. — Мы вас не похищали, а насильственно эвакуировали. Для того, чтоб спасти от убийц. Ведь вы вчера вечером подверглись нападению, не так ли? И судя по тому, что с обеих сторон было произведено больше десятка выстрелов боевыми патронами, вряд ли это была ребяческая игра в «войну». Ваш телохранитель, бесспорно, заслужил прибавку к жалованью. По моим данным, у ваших оппонентов один убитый и двое раненых. Но не исключено, что налет на вас может повториться. Вот мы и приняли превентивные меры.
