Обе женщины в сопровождении гвардейцев давно покинули Кремль. Гвардейцы вывели их за ворота и, откозыряв, вернулись.
ВОЛЬНОМУ — ВОЛЯ, СПАСЕННОМУ — РАЙ
Открыл Клещ глаза. Ни Агап, ни Игнаха-Никодим уж не чаяли, что увидят это. Даже Надежда сомневалась, одна только Марфа упорно тянула его с того света. И вытянула, хотя, быть может, и ненадолго.
— У-ух! — простонал Клещ. — Неужто не отмучился?
— Болит? — спросила Марфа. Она была бледна как смерть, глаза ввалились, седины прибавилось в космах, выбившихся из-под платка.
— Аж гудет! — пробормотал Клещ. — И жар бьет…
— Испытание тебе… — сказал Игнаха. — Не блазнило в беспамятстве?
— Не видел, — ответил Клещ. — Помираю я, Марфа, ай нет? Сказывай правду.
— Я не бог, — глухо ответила ведунья. — На все его воля.
— Исповедаться бы тебе да собороваться, — сказал иеромонах. — Легче будет.
— По мне, так венчаться лучше, — сказал Клещ. — Марфа, пойдешь за меня?
— Пойду, — сказала Марфа без улыбки, — не жалей только потом. На вечную жизнь обручишься. Там, — она глянула куда-то вверх, — все вечно. Уж не гульнешь…
— Свят, свят! — закрестился отец Никодим. — Да грех тебе, Марфа! Душу на муку отдашь!
— Ты бы о своей думал, отче. В себя обратись да повенчай нас.
— Да ведь тут не храм. А во храм вы не дойдете. Ты-то, чую я, совсем плоха, дочь моя…
— Силу потратила, Настю и французку от нехристей отбивая. Помочь уж никому более не в силах. Под конец ведовство передала да чуть-чуть оставила, чтоб с Клещом уйти, а не порознь.
— Кому ведовство-то отдала? — спросил Никодим.
— Насте. Если на злое ее потянет — все потеряет, а коли по-доброму делать будет — в силу войдет.
В это время с печи послышался шорох и полусонная польская ругань.
— Константин Андреич проснулись, — ухмыльнулся Клещ и зашелся кашлем. Видать, достала его холодная купель.
— Пшекленты москали… — простонал Констанцы. — Холерски хлопы!
— Не ярись, — Марфа, не оборачиваясь, произнесла эту фразу так, что колокольный звон зазвучал в ушах у всех. — Ты уж не враг нам, а господь наш, Иисус, завещал нам и врагов наших любить.
Кость перестал ругаться. Он завороженно поглядел с печи на людей, медленно слез, не отрывая взора от Марфы, и, кутаясь в овчину, подошел…
— На колени стань, — прозвенел голос Марфы, — ибо сказано в Писании: «Чти отца своего…» Отец перед тобой.
Такое и в страшном сне не смог бы себе представить ясновельможный пан Констанцы Ржевусский: он — на коленях перед каким-то грязным казаком! Но сила, повелевавшая им, была крепче, чем панский гонор.
— Молись о спасении души его многогрешной, — велела Марфа, — и латинская молитва дойдет.
Констанцы зашевелил губами. Марфа тем временем усадила Клеща, полубеспамятного и безвольного, на лавку, привалила спиной к стене. Затем села рядом с Клещом, взяла его холодную как лед руку и спросила:
— Отец Никодим, ты добро ли все требы знаешь?
— Стыдно и спрашивать тебе, — глухо сказал Никодим.
— А знаешь ли чин, бываемый на разлучение души от тела, внегда человек долго страждет?
— Ведом сей чин…
— Твори же его от слов: «Господи, услышь молитву мою…» Не ранее. И при начале скажи лишь трижды: «Благословен Бог наш!», а более, что по чину положено, — не говори.
— Можно ли так? — усомнился иеромонах.
— Слушай меня. Коли весь чин сотворишь, оттуда — не выйдешь. И не забудь закончить словами: «Помилуй мя, Боже». А далее, как увидишь себя во храме, твори последование венчания для второбрачных…
— Помилуй, матушка, да ведь диакон потребен, кольца, утварь иная…
— Твори. Будет там все. Как общую чашу дашь нам, так сразу и говори: «Аминь!» Но венцов обратно не бери! И «Исайе, ликуй…» не произноси. Иначе останешься до срока там, куда нам Господь место определил. Тебе же иное предречено.
— Свят, свят, свят! — перекрестился Игнаха. — Да не стану я такого творить! Против Бога это.
— Станешь! — Никодима словно ледяная вода сковала.
Надежда, прижимавшая к себе лупоглазого Евгения, со страхом взирала на бледных и отрешенных от всего земного Клеща и Марфу. Она и верила, и не верила в то, что должно было произойти…
— Благословен Бог наш! — возгласил, крестясь, Никодим и повторил еще дважды. Лицо его тоже побледнело.
— Господи, услыши молитву мою, внуши моление мое во истине твоей. И не вниди в суд с рабом твоим, яко не оправдится пред тобою всяк живый. Яко погна враг душу мою, смирил есть в землю живот мой: посадил мя есть в темных, яко мертвыя века. И уны во мне дух мой, во мне смятется сердце мое. Помянух дни древния: поучихся во всех делех твоих, в творениих руку твоею поучахся. Воздех к тебе руце мои, душа моя яко земля безводная тебе. Скоро услыши мя, господи, исчезе дух мой: не отврати лица твоего от мене, и уподоблюся низходящим в ров. Слышану сотвори мне заутра милость твою, яко на тя уповах: скажи мне, господи, путь, воньже пойду, яко к тебе взях душу мою. Изми мя от враг моих, господи, к тебе прибегох. Научи мя творити волю твою, яко ты еси Бог мой: дух твой благий наставит мя на землю праву. Имене твоего ради, Господи, живиши мя, правдою твоею изведеши от печали душу мою. И милостью твоею потребиши враги моя, и погубиши вся стужающия души моей: яко аз раб твой есмь.
Никодим произнес:
— Помилуй мя, Боже… — И тут же упал без чувств на пол. Во всяком случае, так почудилось Надежде. Маленькому Евгению это показалось смешным. Он прищурился и загыгыкал.
Кость стоял все в той же позе на коленях и бормотал латинские молитвы. Надежде показалось, что он сошел с ума. Вжавшись в угол и прильнув к ребенку, она держала у бедра заряженный пистолет…
Благостно и смиренно заговорил отец Никодим:
— Боже святый, создавый от персти человеками от ребра его возсоздавый жену, и спрягий ему помощника по нему: за еже тако угодно бысть твоему величеству, не единому быти человеку на земли: сам и ныне, владыко, низпосли руку твою от святаго жилища твоего, и сочетай раба твоего Андрея и рабу твою Марфу, зане от тебе сочетавается мужеви жена: сопрязи я во единомудрии, венчай я во плоть едину, даруй има плоды чрева, благочадия восприятие.
Яко твоя держава, и твое есть царство и сила…
Господи Боже наш, славою и честию венчай я! — благословил Никодим и еще дважды повторил эту фразу.
И тут произошло нечто. Сверкнула алая вспышка, золотистое пламя, не жгучее и не холодное, взвихрилось вокруг.
Утреннее солнце хлынуло с нежно-голубого безоблачного неба на изумрудный, зацветающий луг, тянувшийся аж до горизонта. И увидел себя Клещ на игривом вороном скакуне, с золотистой шоркающей гривой. А рядом на грациозной белой кобылице сидела Марфа. Да какая уж там Марфа — Царевна Лебедь, Василиса Премудрая и Елена Прекрасная в одном лице.
