— Тут даже сидеть можно, — с чувством глубокого удовлетворения произнесла Милка.
Таран этого глубокого удовлетворения, конечно, не разделял, но все же, осмотревшись как следует, сообразил, что им повезло намного больше, чем могло бы.
Несколько мощных взрывов, прогремевших в бывшем погребе, в гараже и прочих подземельях, должно быть, вызвали какие-то подвижки грунта, которые смяли, сломали и даже обрушили железобетонные стены и своды коридора, где находились Юрка с Милкой. Однако непосредственно над ними накренившаяся бетонная стена уперлась верхним краем в противоположную стену и образовала не то «шалаш», не то «вигвам», защитив собой от обвала участок пола длиной примерно в два метра, а шириной и высотой — около полутора. Какие-то мелкие обломки все же сумели провалиться внутрь этого пространства, но никаких серьезных повреждений «мамонтам» не нанесли. Конечно, наклонившаяся, выпуклая в одних и вогнутая в других местах, покрытая трещинами и выбоинами стена выглядела до жути ненадежно, и ясно было, что она завалится при первом удобном случае. Однако, пока не завалилась, какая-то надежда пожить подольше оставалась. По крайней мере, пока воздуха хватит.
Сидеть действительно было вполне возможно. Правда, желательно по-турецки, чтоб не нажить радикулит или чирьи на заднице — пол был очень холодный. Милка с Тараном кое-как смогли усесться, подогнув под себя ноги, и даже не чуяли особого неудобства от жестких рантов армейских ботинок.
— По-моему, сифонит откуда-то, — заметила Милка, скорее с надеждой, чем с полной уверенностью. — Не чувствуешь?
Таран поднял бронестекло на шлеме, послюнил указательный палец, поднял его вверх. Да, откуда-то слева тянуло прохладным сквознячком.
— Посвети-ка сюда! — попросил Юрка. Милка повернула фонарь в указанную сторону.
Примерно в том месте, куда была направлена Таранова башка, когда он еще лежал на полу, между наклонившейся и более-менее вертикальной стенами, просматривался зазор в форме неправильного треугольника. Нижняя часть этого зазора была завалена осыпавшимся грунтом и обломками бетона, а вот в самом верхнем углу «треугольника», похоже, существовало свободное пространство, через которое тянуло относительно свежим воздухом.
— Да, — заметил Таран, — похоже, мы тут не задохнемся…
— Без воды, говорят, трое суток можно прожить, — философски произнесла Милка. — Может, кто-то и откопает…
И потушила фонарь, у которого и так батарейки на ладан дышали.
Юрка про себя подумал, что если и откопают, то эти «кто-то» скорее всего будут собровцами. Сулило это в лучшем случае тюрьму, а в худшем, если вспомнить о том, что «мамонтов» не судят и не сажают, — быстрый переход на тот свет. Наверняка, если собровцы уже прибыли на территорию бывшего пионерлагеря, никого из «мамонтов» тут нет. Так что надеяться на то, что откопают свои, не стоило. Кстати и СОБР после того, как кто-то из них подорвался на минах, от которых небось и все прочие заряды, заложенные Седым, сработали, прочесав окружающую местность, уступит поле деятельности специалистам по разминированию. А те убедятся, что наверху взрывоопасных предметов нет, и в заваленные подземелья не полезут. На фига это нужно? В общем, шансов выбраться из этого склепа было ровным счетом ноль без палочки…
Но тут Таран своим ушам, а потом и глазам не поверил. Через ту же самую дырочку, откуда в бетонный «шалаш» поступал воздух, долетели звуки далеких, но вполне четких шагов, хруст бетонных осколков под ногами, а затем откуда-то издали блеснул свет фонаря. Ну, и в довершение всего голоса послышались:
— Глюк это, Седой! Ей-богу, глюк! Сам посуди, что тут могло мигать, а? Стена на стену налезла, а потолок на пол… Если и был тут кто-нибудь — уже давно в лепешку превратился…
— Помолчи, а? — произнес до ужаса знакомый голос.
У Тарана аж сердце сжалось: Седых Иван Андреич собственной персоной! Значит, их не придавило. И они там, в бывшей тюрьме, благополучно разгуливают. Правда, непонятно, кто пленников караулит, раз они с подручным вдвоем. Неужели их все-таки больше? Все же их одиннадцать было, как утверждал Птицын. Даже двенадцать, если считать с Чалдоном. Ну, Чалдон тут, конечно, не появится. А насчет еще двоих — то это не факт, что их могли на верхних этажах перестрелять. Седой тоже наверху был, в рупор с Генрихом переговаривался, однако же жив. Так что пока Седой с одним корефаном здесь инспекцию наводит, двое пленников сторожат. Посадили на пол и держат под «стволами»… Могли, правда, всех своих «гостей» по камерам рассовать, если эти самые камеры не развалились. А могли просто связать в общее «колечко» пять баб и двух мужиков наручником, чтоб они передвигались только «хороводом». В таком положении они тоже никуда из здешней тюряги не денутся. Даже если в колодце и в самом коллекторе — не иначе как единственном выходе отсюда! — уже вполне приемлемая температура и атмосфера. То есть можно спускаться и драпать помаленьку.
Но нет. Если б уже можно было бы спускаться в люк, то Седой здесь не сидел бы и не интересовался тем, что могло мигать в подземном коридоре, где уже полгода, как свет отключен. Внимательный, гад! Фонарик Милка держала включенным минуты две, не больше. Да и свет у него немощный. Однако же Седой этот хилый лучик разглядел, хотя отсюда до тюрьмы метров тридцать, никак не меньше…
— Пошли, Вань! — нудно произнес подручный. — Здесь же чихнуть лишний раз нельзя, все на соплях держится. Завалит на хрен — ни за понюх сдохнем.
— Пимен, — жестко произнес Седой, — ты думаешь, почему я всех кинул, а тебя оставил? Могу сказать откровенно, без обиняков: потому, что ты самый неразговорчивый в нашей конторе. Но начинаю, блин, думать, что ошибся. У тебя, оказывается, дар речи прорезался.
— Да я ж, Ваня, за тебя беспокоюсь.
— Спасибо, родимый. Хотя беспокоишься ты, кореш, не столько за меня, сколько за себя. Потому что без меня ты — никто. Верно говорю? Ты это уже четко усвоил?
— Само собой, Вань, смешно говорить даже. Мне и не выйти без тебя отсюда. Не говоря о том, что с этой толпой делать. Перестрелять только разве смогу…
— Ценю откровенность. Вот с учетом всего этого — держись за меня, не вякай, не выступай и делай, что скажу. Тогда будешь богатым и здоровым. А главное — свободным и живым. Сейчас для нас самое главное — дождаться, пока труба остынет и проветрится…
— Зря мы этот бензин туда лили! — вздохнул Пимен. — Ща бы уже слиняли!
— Бензин мы не зря лили, — буркнул Седой. — Если б не этот Комок гребаный и другие козлы, все было бы ништяк! Их сюда послали ход блокировать, чтоб «мамонты» не пролезли. И если б они варежку не разинули, а побыстрее шевелились, то успели бы! Нет же, там умники оказались — решили, что больше моего соображают. Две канистры бензинчика взяли и понесли с собой. Зачем, спрашивается? Видишь ли, Комку или кому-то еще показалось, что там, на конечном пункте, машина незаправленная стоит. Потому что Комок или они все хором решили, будто умнее, чем Ваня Седой. И что у Вани голова совсем дурная и об этом бензине загодя не подумала. А пока они эти сорок литров нацеживали — время ушло, пять или десять минут, а может, и пятнадцать. Вот Генрих и успел запустить своих братков сюда. Хитрый все же полкан! Все разнюхал. И пацаненка как-то раскусил, и Авдея расколол. Не было б его — все «мамонты» уже давно накрылись бы…
