Несмотря на поздний час, все придворные выбежали им навстречу, решив, что лучше уж увидеть ужасные последствия битвы с драконом, чем сидеть в неизвестности.
Вассалы опирались на лошадь, которая уже не могла нести всадников. Гунтер вел под уздцы вторую лошадь, с которой свисало безжизненное тело короля. Щит Гундомара был по-прежнему прикручен к его руке, но он был полностью обуглен, и при каждом шаге от него отламывались куски и с глухим стуком падали на землю.
Одна из штанин принца полностью пропиталась кровью. Левая половина лица была воспалена, словно кости пытались пробиться сквозь кожу. На левой руке на месте двух пальцев белела повязка, под которой скрывались окровавленные культи.
Мрачное, внушающее ужас возвращение. Мужчины превратились в калек, а их гордость — в прах. Сложно сказать, что еще удерживало на ногах эти жалкие остатки воинства. Учитывая их раны и потери, трудно было даже представить, как им удалось проделать обратный путь к замку.
Вассалы, державшиеся за поводья лошади, с благодарностью смотрели на сочувствующих им воинов, которые бережно взяли их под руки и повели залечивать раны. Бедное животное, не способное сделать больше и шагу, избавили от страданий у края стены.
Гунтер же, наоборот, не хотел останавливаться. Он провел лошадь прямо к входу в тронный зал. Никто не сказал принцу и слова, никто не решился протянуть ему руку.
Гернот, крепко сжимая в объятиях рыдающую Кримгильду, не мог справиться с охватившим его страхом. После этого чудовищного зрелища он не в силах был перейти к действиям.
Когда Гунтер приблизился к тронному залу, ему открыли дверь и он вошел, ведя за собой лошадь по ступеням лестницы. Как Гернот ни пытался усилием воли заставить себя не верить в происходящее, он все же понимал, что в этот горестный час ему надлежит выполнять свои обязанности. Обняв Кримгильду за плечи, он повел ее в тронный зал.
Хаген последним переступил порог зала и жестом приказал солдатам захлопнуть дверь, чтобы скрыть плачевное зрелище от глаз придворных.
Зигфрид и Регин, которые сидели перед кузницей, наслаждаясь вином и хлебом, в ужасе переглянулись.
— Как же такое могло произойти? — спросил Зигфрид. — Тринадцать мужчин, тринадцать мечей — против всего одного чудовища?
— Железо против магии, — проворчал Регин. — Король дорого заплатил за свое высокомерие.
— Я должен был тоже находиться там, — подавленно произнес Зигфрид. — Может, я…
— Может, тебя разорвали бы на части вместе с остальными девятью воинами, которые так и не вернулись обратно, — оборвал его наставник. — Не завидуй другим в их смерти.
— Что же случилось с Гизельгером? — спросил Зигфрид.
Регин сплюнул.
— Все, что с ними произошло, необязательно видеть, чтобы потом рассказать об этом. Я уверен, что кронпринц поскакал прямо на Фафнира, громко крича и подняв меч. Гордыня неизбежно приводит дурака к смерти. Вот увидишь, очень скоро барды начнут слагать песни о его геройстве.
— Сейчас мне даже кажется, что лучше бы мы поехали в Ксантен, — пробормотал Зигфрид.
В зале поспешили зажечь пару факелов, которые мгновенно наполнили помещение теплым светом. Хаген обеими руками отодвинул кубки и тарелки, которые остались на столе после ужина.
— Что произошло в лесу?
Гунтер снял отца с лошади и осторожно, стараясь не задеть раны, уложил его на стол.
— Мы никогда не будем говорить об этом, а ты никогда не будешь нас спрашивать.
Король был еще жив. Его душа цеплялась за тело, не желая покидать израненную плоть. Хотя его сердцу не хватало крови, которую оно могло бы перегонять по венам, а дыхание мешалось со слюной, король поднял правую руку, подзывая к себе самых близких людей. Хаген, Кримгильда и Гернот присоединились к Гунтеру, который стоял возле короля.
Гундомар с хрипом выдавил несколько слов:
— Мы… заглянули в глаза дьяволу. Пламя… адское пламя…
Гунтер оперся о край стола и положил свою ладонь на руку короля.
— Все в порядке, отец. Мы вернулись в Бургундию. Когда наступит день и твои раны обработают, молитва принесет тебе утешение.
Вместо ответа Гундомар повернул голову к Хагену.
— Ты будешь теперь… заботиться обо всем… — с трудом произнес он. — Ты станешь мечом и щитом Гунтера… короля Гунтера…
Хаген, который вел себя с присущей ему невозмутимостью, казалось, был не более встревоженным, чем обычно, но все же склонил голову.
— Клянусь жизнью.
Кримгильда бросилась к отцу, взяла его окровавленную руку и, рыдая, стала ее целовать. Голос Гундомара умолк, а улыбка, появившаяся на его губах при виде дочери, застыла, превратив лицо в маску смерти.
Оставшиеся трое детей короля Бургундии опустились на колени и стали молиться. А Хаген тихо повернулся и вытащил меч. Кто-то должен был позаботиться о смертельно раненой лошади.
Корабль саксов, построенный для плавания по рекам королевства, боролся с гигантскими волнами, которые бросали его вглубь, чтобы потом вытолкнуть наверх, к черному ночному небу. Дул попутный ветер, и паруса были готовы вот-вот порваться. Весла уже давно подняли на борт: вода сломала бы их, как тяжелый ботинок ветку.
Эдельрих, сын Талриха, кронпринц Саксонии, стоял на носу корабля, ухватившись тонкими руками за поручни. Дождь хлестал его по лицу; ветер, исходящий, вероятно, из Утгарда или из самого ада — в зависимости от того, какому богу поклонялись те, кто испытал на себе их неистовую силу, — срывал одежду. Эдельрих ненавидел море. Он ненавидел эту поездку. Он ненавидел каждую капельку, опускавшуюся на его волосы. Его не влекло в Исландию ни желание приключений, ни стремление сделать Брюнгильду своей королевой. Как только к ним прибыл гонец с исландского двора, его отец тут же снарядил быстрый корабль. Саксония и Дания уже давно находились в напряженных отношениях, стремясь завоевать друг друга. Талрих был не в состоянии противостоять вторжению войск из Дании и Ксантена, но союз Саксонии с Изенштайном мог бы обеспечить равновесие, которое поддержало бы мир. Саксония и Исландия против Дании и Ксантена — это звучало так заманчиво, что Талрих ради выгодного союза готов был пожертвовать своим упрямым сыном.
Нельзя сказать, что Эдельрих, наделенный острым умом и политической дальновидностью, не понимал стратегии отца. Несмотря на полное отсутствие интереса к женщинам, он был не против того, чтобы жениться ради короны, и надеялся, что впоследствии сумеет разобраться со всеми проблемами и мелкими неприятностями, вызванными таким решением.
Но Брюнгильда? Исландия? Эдельрих узнал об этом варварском народе и его холодном королевстве больше, чем ему хотелось бы. Там презирали музыку и литературу, а все, что создавали ремесленники, служило определенной цели, и при этом никто не заботился об украшении изделий. Пища была жирной, а земля — бедной. Конечно, красота Брюнгильды вызывала восторг, но это была грубая красота воина, женщины-воительницы, которая не думала ни о духах, ни об изяществе.
