— Ну как он нас, а? — не унимался Андрюха со шрамом. — Как детей!
— Да-а…— задумчиво прогудел старший сержант. — Крепкий попался. Но мы, если откровенно, сами козлы! С чего завелись-то? И главное, четверо на троих полезли. Несолидно…
— Толян, — чувствуя вину, проговорил Андрюха, — ну не могу я! Мне все эти, которые жизни не нюхали — вот где сидят! Каждая дрянь на рожу смотрит… Тошно! И у каждого словно бы вопрос: «А где тебе морду разбили?»
— Ты бы меньше думал про то, что там у них на уме, — посоветовал старшой.
— Теперь вон еще и губу рассадили. Домой приедешь, небось будешь говорить, что душманы навернули…
— А этот парень в комбезе в Баглане не мог быть? — прикинул солдат, которого я вырубал последним.
— Навряд ли. Я всех братанов нюхом чую. И морда у него не такая, не пыльная. Обознался, Костя.
— Не, это не наш, — поддержал сержанта последний из четверых. — Загорел не так. Морпех, наверно, такой загар на море нарастает.
— А не хило бы сейчас в Анапу, верно, Миня?
— Съездим. Сейчас-то на какие шиши? За зиму накалымим и съездим.
— Туда надо с парой тыщонок ехать… — помечтал Толян. — Чтоб все было: телочки, винцо, пивцо и…
— Муха цеце! — дружно сказали остальные. Видать, это был какой-то общий прикол этой компании. Мне отчего-то очень захотелось к ним.
— Не, мужики, я помню четко: он не морпех, — вновь вернулся к теме драки Толян. — Он же не в черном берете был, а в голубом. Десантура. Может, спецназ? Очень толково бил. Понимаешь, такими ударами можно вообще положить. Наповал. А он — только чтоб вырубить. Это эти дурики пинать начали, он просто драку решил прикрыть.
— Да, — кивнул Миня, — он ведь тогда не сам полез, это Андрюха в него вцепился. И то он его бить не стал, а оттолкнул.
— Чего теперь искать и извиняться: «Прости, корефан, мы не правы?» — проворчал Андрюха.
— Нет, конечно, но на будущее учесть… А то мы тоже, скажем так, оборзели. Мол, нам все нипочем, мы из Афгана, то-се… Надо иногда и поскромнее. А то и умыть могут.
— Ладно, будем скромнее… — согласился Андрюха. — Но сволочей все-таки бить надо.
— Только сперва определить надо, кто сволочь, а кто нет. Ладно, пойдем-ка могилку Санькину посмотрим… Сороковины пропустили, так хоть сейчас помянем.
— Ты у матери-то его спросил, как на кладбище пройти?
— Забыл, а она вроде отдыхать хотела. Неудобно беспокоить.
— Давайте напротив зайдем!
Миня и Толян встали с крыльца и пошли к калитке Чебаковых.
— Хозяева! — позвал Толян. — Эгей! Залаяла собака. От этого проснулся Игорь и отозвался:
— Чего надо?
— Это эти, — сказал я, — «афганцы». С которыми мы в поезде махались.
— Ну и чего им?
— На кладбище дорогу спрашивают.
— А-а… — зевнул Игорь. — Сейчас…
Мы слезли вниз, вышли из сараюшки. На лицах «афганцев» отразилось немало. И удивление, и беспокойство. Те, что оставались у Санькиного дома, встали с крыльца и двинулись через улицу.
— Привет, — сказал я, — давно не видались, верно?
— Здорово! — Толян протянул руку. — Вы местные?
— Местные, — многообещающе ответил Игорь, пожимая лапу Толяна, — какие проблемы?
— К другу хотим на кладбище сходить. К Саньке.
— Пошли, — кивнул Игорь, — провожу. Где кладбище — знаю, а где Саньку схоронили — нет. Может, по дороге спросим, а может, так найдем. У нас оно не такое большое, чтоб не найти. А Санька мне — друг.
— Ты тоже с нами? — спросил Толян, видя, что я двинулся следом за Игорем.
— Тоже Саньку знал?
— Нет, я не здешний. Но схожу. Наверно, хороший парень был, раз вы после дембеля не домой, а сюда….
— Хороший, — кивнул Толян, — жалко, что ты его не знал.
Как ни в чем не бывало, мы вшестером пошли через поселок. Вроде бы и не дрались утром. Навстречу нам около сельпо попался конопатый, которого видели на станции. Он озадаченно поглядел и спросил:
— Вы че, скорефанились уже?
— Мы к Саньке идем. Покажешь, где схоронили?
— Само собой! — Пацан пристроился к нам, и мы продолжили свой путь. На каждом шагу Игорь говорил «здрасте», похоже, что и его тут все знали, и он всех знал.
Кладбище было небольшое, обросшее огромными липами, нависавшими над маленькой облезлой часовенкой. На нем вперемежку стояли крестики и столбики со звездами, каменные плиты-стелы и пирамидки. Было тихо, хмель на свежем воздухе проходил быстро, а потому стало грустно.
Прошли несколько рядов и аллей из могил, не очень ровных, и добрались до места.
— Вот тут он, — объявил конопатый (по ходу дела мы узнали, что его зовут Вовка), указывая на покрытый алюминиевой краской обелиск с красной звездочкой на верхушке. К обелиску была привинчена на шурупах табличка с надписью «Терентьев Александр Петрович» и датами жизни, между которыми было всего двадцать лет и два месяца. Еще была фотка: на ней Санька был в гражданке.
Как-то сами собой мы сняли головные уборы. Вовка и тот притих.
— Помянем, — сказал Толян, доставая бутылку и стакан. Всем досталось помаленьку, а остаток Толян налил в стакан, накрыл куском хлеба и поставил поближе к фотке.
— Прости, Саня! — Кто это сказал, я не уловил, но мог сказать кто угодно.
Потом мы молчали. Долго, до тех пор, пока не отошли с километр от кладбища. Лишь тогда насупленный Игорь положил руку на плечо Толяна и
спросил:
— Как его… это? Ты видал?
— Долго говорить… — нехотя произнес Толян.
— Правда, что его под самый дембель?
— Ага, — ответил Андрюха. — Оттого и тошно. Мы тогда вместо молодых пошли. Добровольно. Комбат просто попросил: «Пожалейте пацанву!» Все поняли, что дело хреновое. Там ущельице хитрое, с норами. Говорят, через пещеры в Пакистан уйти можно. Разведгруппу туда с «вертушек» выкинули. Речка есть, а вдоль нее — типа тропы. Ну, на пальцах это не объяснишь… Короче, там эту группу и зажали. Ребята сели вкруговую на скале и по рации сообщили в батальон. А там, как назло, все в разгоне. Те, кого послать можно. Остались или молодые, или дембеля. Мы уже на Кабул, в аэропорт собирались. Ну, вот комбат и попросил. Санька и вызвался первым, а потом вон Толян, я. Костя, Минька, короче, все. Пошли, сделали. Хорошо, почти без потерь. Мне осколком по щеке, а Саньке из «бура» — прямо в затылок. Он, этот «бур», за два километра долбит.
— А те мужики, что его привозили, не так рассказывали, — заметил Вовка, — они вроде говорили, что он там вообще всех спас.
