— А как фамилия той бабы?
— Я не спрашивал. Но могу выяснить, если хочешь. Агафон хотел задать еще вопросик: «А ее, случайно, не Пряхина Элеонора звали?», но вовремя одумался. Наливайко в два счета смекнет, что к чему, — мужик не дурак. Отличиться захочет. Участок его может и премию получить. Но самое главное — менты могут добраться до настоящего места убийства, найти там какие-нибудь следы, оставленные прошлой ночью, прицепиться к «Куропатке». Ну его на фиг! Надо срочно ехать к Сэнсею, все рассказывать.
— Ладно, — сказал Агафон, вынимая бумажку с Франклином, — по-моему, на сегодня достаточно.
— Не маловато?
— Нет, в самый раз. Будет больше — добавим.
— Ну, смотрите, вам видней. Между прочим, краем уха слышал, что завтра из Москвы спецы прилетают. И у СОБРа какие-то мероприятия намечены. Не по вашу ли душу?
— Это надо точно знать. Тогда бы получил таких штук пять.
— Дороже стоит, между прочим. Мне тоже иной раз кое с кем поделиться надо.
— Обдумаем. Я, может, еще заскочу сегодня вечерком.
— Смотри не опоздай…
— Если будет что экстренное, не стесняйся, сам звони Сэнсею. На звонок должны ответить: «Охрана оптовой базы слушает вас!» Ты спрашиваешь: «Извините, это не телефон 24-06-30?» Тебе ответят: «Нет, вы ошиблись» — и точно назовут наш телефон. Это будет означать, что все принято. Первая пара цифр — завтрашнее число, остальные две пары — время наезда СОБРа и спецов. Часы с минутами. Если они еще сегодня накатить соберутся, значит, телефон будет, допустим, 23-23-30. Усек систему?
— Усек.
— Ну, тогда мы поехали.
Спустились к «девятке». Агафон покрутил головой по сторонам, поинтересовался, не приглядывают ли за ними. Если на завтра что-то намечают, то это нелишняя предосторожность. Правда, в течение дня катались спокойно, никто вроде бы на «хвост» не садился, но черт его знает. Машинки здешних оперов Агафон знал почти наперечет. Не так уж их много в облуправлениях. А вот если Москва свои привезла, спрятала под здешние номера, можно и прозевать.
Нет, вроде бы никто не цеплялся. Агафон не торопясь стал выбираться на северо-западное шоссе.
Шоковая терапия
Все-таки Лариса с Элей не подрались. То ли их примирил окрик Олега, то ли увещевание Лиды. Они еще немного позыркали друг на друга сердитыми глазками, посопели носиками, но все-таки успокоились.
— Давайте его мыть, что ли? — еще раз напомнила Лида. — Так и будем стоять над ним, сиськами трясти?
— Точно, — улыбнувшись, сказала Эля, — чего стоять? Полезли в ванну?!
Лида с Ларисой переглянулись, а Олег, насупившись, сказал:
— Не поместимся все. Чего дурью маяться?
— Ну неужели тебе неприятно будет? — спросила Эля, положив ему руку на плечо и заглядывая в глаза. — Знаешь, сколько мужиков о таких купаниях мечтает? У-у-у! Почти что все. Но только очень богатенькие могут себе такое позволить в натуре.
— Если бы я был нормальным, то, наверно, тоже мечтал бы. А так — просто тошно. И на себя смотреть страшно. Ведь вы меня просто не считаете мужиком — вот и все. Я для вас игрушка.
— Это ты сам себя мужиком не считаешь. — Эля быстрыми движениями расстегнула джинсы и спустила их вниз вместе с трусиками и колготками. Быстро переступила через одежду, уложила ее на табурет, где уже лежали три скомканные майки, подбоченилась и выпрямилась. Олег отвел глаза и пробормотал:
— Выпендреж это называется.
— А я правда красивая? — пококетничала Эля. — Ну, не жмурься, не жмурься, Олеженька! Ведь ты наверняка еще в десятом классе мечтал на меня такую поглядеть?! Только честно!
— Не знаю. Я не о таком мечтал. Это — не то.
— Ну и ладно. А я все равно к тебе полезу, — длинная точеная ножка Эли плавно переступила край ванны, потом ее примеру последовала вторая. Она медленно опустилась в воду и вызывающе спросила у Ларисы и Лиды:
— А вам слабо, мышата? Воды боитесь?
— Запросто! — Лариса сняла все, что на ней еще было, и перелезла в теплую воду.
— Вот дуры бесстыжие! — вздохнула Лида и… разделась тоже.
— Вода перельется, — проворчал Олег, ворочаясь на сиденье, — набились, как сельди в бочку.
Эля пододвинулась к нему ближе и распорядилась:
— Так, девчата, сейчас я Олежку приподниму, а вы снимайте эту хреновину (она указала на сиденье) и кладите на пол. Она только мешаться будет.
Она привстала, просунула Олегу руки под мышки и подняла, прижавшись грудью к его спине. На правой лопатке и плече было два выпуклых багровых шрама — от осколков. Лара и Лида вынули из-под Олега сиденье и убрали его из ванны на кафельный пол.
— Поддерживайте его, а я ему спинку потру… — скомандовала Эля. Лида с Ларисой приняли у нее Олега, усевшись рядом, вполоборота друг к другу, и уложили его животом к себе на колени, придерживая руками.
Эля тем временем намылила мочалку и пропела:
— «Будет, будет трубочист — чист, чист, чист!»
В это самое время Олег отчетливо всхлипнул, обняв культями Лару и Лиду. Девушки тоже шмыгнули носами и заплакали.
— Что такое? — не поняла Эля, замерев с мочалкой в руке. — В чем дело, граждане?
— Мы еще маленькие были, — выдавила Лара, — читать не умели…
— А он нам «Мойдодыра» читал… — сквозь всхлипы добавила Лида. — И потом нас читать научил…
— Не плачьте, только не плачьте! Вам же не по пять лет, ей-Богу! — взмолилась Эля. — Ну-ка хватит! Нечего душу травить! Завязывайте! Лучше держите его покрепче, чтоб носом не тюкнулся.
И она стала осторожно тереть Олегу спину. Тот был принужден покрепче прижаться к скользким, гладким грудкам своих бывших воспитанниц и виновато пробормотал:
— Извините, я не нарочно тискаюсь…
— А хоть бы и нарочно? — усмехнулась Эля, придвигаясь ближе к Олегу и мягко охватила его коленями за обрубки ног. — К таким пончикам — и не поприжиматься?
— Конечно, — поддержала Лариса, — не переживай, нам это приятно.
— Ты такой хорошенький, — Лида нарочно выпятила грудь и прижала ее к щетинистой щеке Олега. — Колюченький…
— Сумасшедшие… — пробормотал Олег. — Сон какой-то, кошмар… Вы меня убить хотите, что ли? У меня сердце колотится.
— Да что ты? — Эля перестала тереть ему спину и приложила ухо к скользкой
от мыла коже. — Действительно, тюкает! Так это же хорошо. Значит, ты живой. Только у мертвых не тюкает. Не волнуйся попусту. Вот я тебе сейчас шейку потру… Теперь плечики, лопаточки пораненные… Я осторожненько, а ты скажи, если больно будет. Не стесняйся.
