— А откуда у Чики были ключи от «дипломата»? Ему их что, сам Филя выдал?
— Не знаю… — недоуменно произнес Штырь. — Может, случайно подобрал?
— Ой, сомнительно… — скривился Агафон. — По-моему, это ты сейчас придумал, чтобы совсем паскудой не выглядеть. Небось баксы Филя себе на выкуп ныкал, а ты подумал, что если Филю оформят на вышку или пожизненно, как организатора по пяти убийствам, то он с тебя этих денег не спросит.
— Да бля буду, — возмутился Штырь, — чтобы я Филю кидал?! У меня мозги есть. Сам посуди — если Филю оформят, то мне тоже ничего не светит. Побегать долго не дадут — это точно. Он же сам еще и поможет прибрать. А уж в СИЗО я бы дня не прожил.
— Мне-то что, — хмыкнул Агафон, — все эти оправдания ты Филе скажешь, если мы тебя живым отпустим. И если, конечно, сам Филя к этому времени еще не преставится. Продолжаем разговор, как говорил Карлсон, который живет на крыше. Допустим, значит, что друганы решили и тебя, и Филю кинуть. Вышел ты с вокзала без «дипломата». Что дальше?
— Дальше поехали к Додику, к Давиду Михайловичу. Объясняю, так, мол, и так, никакого чемоданчика не нашлось. Додик жутко огорчился, стал куда-то трезвонить. Меня мандраж бьет, мужики тоже в машине дрыгаются, надо из города валить, уже восемь утра почти, пересменка у ментов. Еще протелиться — свежие встанут, зорче бдить начнут. Может, даже с ориентировками конкретно на нас. Фиг его знает, пацанов побрали кучу, кто-то уже мог расколоться по делу…
— Опусти переживания, они мне по фигу. Короче! Просека осталась позади, и Гребешок вывернул на знакомую грунтовую дорогу. Впереди было пусто. Само собой, что Элька на своей «Волге» могла за час с лишним, даже по плохой дороге, опередить их на безнадежно большое расстояние.
— Ладно, — буркнул Штырь, — короче так короче. Додик ушел с трубкой в другую комнату, а с кем говорил, не знаю. Но только потом сказал: «Быстро гоните на Матросова, восемь, квартира шестьдесят семь. Там должна быть баба, Пряхина Элеонора. Делайте что хотите, но привезите оттуда связку ключей, которые баба прячет в ванной под стеновой плиткой, за аптечкой». Там три ключа должно быть, сказал, — один большой и ржавый от амбарного замка, а два других маленькие никелированные. На одном по-английски написано «Свитцерленд», на другом по-немецки «Швайц». «Если не привезете до вечера, — говорит, — всем хана! И Филе, и мне, и вам». Я, конечно, спросил, для страховки, что будет, если, скажем, эта баба будет не одна и ключи отдавать не захочет. Додик, сука такая, говорит: «Чем быстрее привезете, тем быстрее сможете спокойно жить. Попадетесь ментам, протреплетесь — потеряете все». В общем, пошел я к ребятам и погнали мы на Матросова, восемь…
— К Эльке? — перебил Агафон.
— Ну! Но Додик, конечно, козел! Сказал, что надо ехать туда и попросить ключики, а насчет того, что у бабы пушка есть и вообще она без тормозов — ни хрена-а! Пришли мы, значит, вдвоем с Барбосом, культурно позвонили. Она открывает, с улыбочкой. Говорим, Давид Михайлович прислал за ключиками. Элька еще шире улыбочку: «Сейчас, сейчас! У нас не прибрано, неходячий инвалид в доме, посидите в кухне, я сама схожу». В мыслях не было, что такой облом будет… Наоборот, радовались, что без проблем и все просто. Ну и сходила, блин! Выходит: на пальце кольцо с ключами, а в руках — «стечкин». И сразу к двери. Скалится, лярва, а глаза бешеные. Точно, пошмаляла бы обоих, если бы руки не подняли и к стене не повернулись. А она: «Привет, мальчики! Вам ключики нужны? Побегайте за мной!» И фьють! За дверь, на лестницу. Только шпильками застучала. Мы за ней, а она как даст очередь вверх по пролету. Патронов на пять, не меньше! По всем квартирам бабы завизжали: «Убивают! Милиция!» Кто-то уже 02 набирает… Мы вниз дунули, к парадному и на улицу, где машину оставили, а она, зараза, во двор выскочила. Зыркнули туда-сюда — нету! Так бы вообще прозевали, если бы Гриня, царствие небесное, не усек серую «Волгу», когда она из арки выезжала. «Она!» — кричит. Ну, мы за ней и погнали.
— А «Волга»-то чья, ее?
— Да хрен знает. Может, и ее, а может, угнала. Я говорю, мы только увидели, как она со двора выезжает. Потом по городу перла — это вообще! Ниже семидесяти точно нигде не шла. А за городом — под сто. Потом смотрим, вы катите, да еще и втиснулись между ней и нами. Чика сразу завопил: «Надо мотать на фиг, нам сейчас только с „Куропаткой“ разборок не хватало!» Мы даже думали поначалу, будто она вас по рации или по сотовому вызвала. Никто же не знал, что вы без волын. Ну а когда вы повернули на Мухановск, то маленько успокоились. Почти достали эту лярву, а она р-раз! — и крутанула налево, в лес. Как раз за поворотом шоссе. Мы километра два вперед проскочили. Потом видим: что-то не то. Попилили обратно. Гриня говорит: «Вон просека, небось туда повернула!» Полезли туда. Слышим, вроде впереди урчит кто-то. Думали, она, а оказалось — вы. Ну, дальше все ясно…
— Небось жалеешь сейчас, что не замочил нас с ходу? — спросил Агафон.
— А я, думаешь, хотел мочить? — обиделся Штырь. — Ну, попугать вас немного хотелось. Вы вчера у себя там выделывались, а тут мы при козырях были. Мы не садисты, е-мое, нам лишняя мокруха не нужна…
— С понтом дела, блин, — усмехнулся Гребешок не оборачиваясь, — как не вышло, так «не хотели»!
— Верно заметил, а? — процедил Агафон. — Хреново ты выглядишь, пан Штырь. Очень хреново, скажем так. Некоторые люди в гробу лучше смотрятся. И рассказ у тебя, прямо скажем, не очень клево сшился. Вот я смотрю на тебя и думаю: поверил бы я тебе, допустим, если бы был Филей Рыжим? А ни хрена бы не поверил. Легко списать все на Чику, на его бабу из киоска с вокзала, на Монтера или там на плохую погоду. Додика этого вспомнить. Филя из тюряги, при всех своих крутых возможностях, следствие не проведет. Он сам, бедолага, скорее всего до суда не доживет. У нас весной вон Портновского за мелочевку отловили — от сердечного приступа в СИЗО Богу душу отдал. Почему? Да потому что до хрена и больше взяток раздал, а кому же охота, чтоб он потом свидетелем по этим взяткам был? И ваш родной Филя рано возникать стал. Ему бы тихо сидеть, в пределах той экологической ниши, которую вам отвели. А он дрыгаться начал, сам, и без ума, вот его и остановили. Это обычай, а обычаи нарушать нельзя.
— Слушай, командир, — спросил Штырь, заметно волнуясь за свое и без того пошатнувшееся здоровье. — Я по жизни простой, мне лекции о моральном облике еще по первой ходке надоели. Если вы весь этот разговор просто так затеяли, чтобы веселее ехать было, — ладно. Верить или не верить — тоже ваше дело. А то, что вы меня так и так живым не отпустите, — знаю.
— А вот это ты зря, — сказал Агафон. — Нельзя обо всех по себе судить. Я не зря тебя спросил, жалеешь ты или нет, что не положил нас, когда мы пустые были. Жалеешь, я по глазам вижу, а начал говорить, что вообще не хотел мочить. Это после того, как мы у тебя трех друганов положили! Не считая Барбоса, которого Элька задушила. Либо эти самые братаны тебе были до бревна, либо ты врешь. И то и другое тебя характеризует фигово. Между прочим, у меня мысль возникла: а не взять ли тебя в команду? Лавровка кончилась, ты прав. Если кто останется на воле и узнает, что «дипломат» захавали, — не простят. И ключиков Элькиных не простят. За ними очень большие люди охотятся, куда покрупнее Фили. Так что если я тебя сейчас отпущу, домой в город не уедешь, даже если я тебе отстегну на автобус. Там тебя мигом повяжут в пучки, а в СИЗО либо сразу удавят, либо опетушат навеки. Братва есть братва, закон суров, а мафия — бессмертна. Лучшее, что можешь выбрать, — бомжатник. Пойдешь по пути Алексея Максимовича Пешкова, то бишь Максима Горького, «по Руси», так сказать. Пока не замерзнешь, конечно. Потому что в нашем жестоком мире одному выживать туго. В общем, хотел я предложить тебе вписаться в «Куропатку», но ты сам все испортил. Тормози, Гребешок. Нам не по пути с гражданином Штырем.
