Обеда, само собой, нам и не приносили. Пришла Зинка.
— Страдаете? — с легким злорадством спросила она. — Ничего, недолго осталось, подождите чуточку. Этот препарат не очень сильный, не «Зомби-8». Отойдете помаленьку.
— У меня шея не поворачивается, — пожаловался я, — даже не разгибается. Но может, это не от препарата?
— От него, родимого, — сказала Зинка уверенно, — стандартный симптом. Почти у всех такой бывает. А ты чем маешься?
Это уже относилось к Вике. Вообще, мне еще вчера было ясно, что Зинуля не воспринимает новообразованную даму как родную сестрицу. Еще бы, они с Ленкой были близнецами, а тут это почти идеальное сходство — только по Зинкиной родинке на шее одну от другой отличить можно — исчезло.
— Зубами! — держась за щеку, проворчала Вика.
— Тоже стандартное явление. Сколько уже болит?
— А я, думаешь, время засекала?
— У меня зубы двенадцать минут болели, — сообщил я, — и все остальные болячки тоже по столько же держались. А эта зараза, в смысле шея, уже полчаса не проходит.
— Понятненько, — посерьезнела Зина. — Стало быть, у тебя осталось всего одно испытание. Минут через пять будешь буянить и требовать, чтоб тебе закололи еще одну дозу.
— Откуда ты знаешь?
— Вы ж, слава Богу, не первые. Знаем, что проходит от семи до двенадцати приступов разных недомоганий, которые протекают от десяти до пятнадцати минут по времени. А вот последний перед тем, как появляется острая потребность в новой инъекции, обычно длится тридцать-сорок минут.
— А набор недомоганий у каждого свой? — спросила Вика.
— Конечно. Одинаковых людей не бывает, а какие именно клетки и рецепторы активизируются в период последействия — не предскажешь. Все зависит от индивидуальных особенностей, У одного будут рези в животе, понос или рвота, а у другого зубная боль, головокружение или слабость. А у кого-то все вместе.
— Как у меня, например, — проворчала Вика.
— С ума не надо было сходить. Тебе кто-нибудь приказывал колоться? Сама полюбила, никто не велел. Мы, между прочим, были в шоке, когда узнали. Тем более клятвенно уверяла, что берешь одну ампулу. У Чуда-юда теперь к тебе доверия вполовину меньше.
— Плевать! — бесшабашно ответила Вика. — Зато хоть душу отвела!
— Все ж таки эта хохлушка у тебя крепко прописалась, — констатировала Зинка. — Ты, конечно, дура, что полезла на чужой носитель.
— Лучше в разведенках числиться?
— Ну и что, подумаешь! Я бы с Мишкой хоть завтра развелась, если б Чудо-юдо разрешил…
— Потому что надеешься — Димуля к тебе по старой памяти бегать будет? Все, лафа кончилась, сестричка!
— Завязывайте, бабы! — проорал я и ощутил, что шея начала поворачиваться и гнуться. Но, как только это произошло, у меня завертелась в голове знакомая мне золотистая спираль, внешний мир за несколько секунд исчез, но и каких-либо фантастических картинок типа всяких там виртуальных переходов и коридоров не возникло. Появилось много раз испытанное ощущение пограничного состояния, когда кажется, будто вот-вот не то проснешься, не то помрешь. Так
было, например, когда Чудо-юдо вскрыл архивированные файлы генетическойпамяти, где сохранялись кусочки памяти негритенка Мануэля, доньи Мерседес и капитана Майкла О`Брайена.
И, как всегда бывало в таких случаях, начался «компот» из образов, видений, обрывков памяти.
Правда, на сей раз «компот» прокрутился с очень большой скоростью, и я выскочил из него не в искусственную реальность, а в обычный мир, то есть в ту же самую комнату, где мы обитали с Викой в последние двое суток. Я лежал на полу, отчаянно дергаясь и пытаясь стряхнуть с рук и ног крепко вцепившихся в них людей. Мелькнуло лицо Зины, потом откуда-то появился Чудо-юдо. Все что-то кричали, но я не понимал слов. Я, по-видимому, тоже орал какую-то абракадабру из звуков, — во всяком случае, не понимал ни одного слова.
Потом — через какой-то промежуток времени — появилась слабость во всем теле, такая же, какую я пережил в самом начале отходняка. Я обмяк, перестал дрыгаться, и люди, которые меня держали, осторожно подняли меня на руки и положили, должно быть, на медицинскую каталку.
Почти одновременно я начал вновь понимать человеческую речь. Первые слова, которые мне удалось разобрать, были такие.
— В двести шестнадцатую, быстро! Не давайте ему терять сознание! — это громыхал Чудо-юдо.
Меня опять потянуло в темень, опять закрутилась спираль, но тут кто-то ударил меня по щеке и вернул в реальность.
Откуда-то долетел слабый голос Зинки.
— Нашатырь нельзя!
— Пульс! — гудел Чудо-юдо, а перед моими глазами мелькал длинный и толстый пунктир из ламп дневного света на потолке коридора.
— Уходит! — отозвался кто-то, крепче сжимая мне левое запястье.
— Врешь, не уйдешь! — прорычал Чудо-юдо. — Сворачивай!
Я успел запомнить только то, как каталку поворачивали и вкатывали в какую-то боковую дверь. Затем свет в очередной раз начал меркнуть.
Спираль снова стала раскручиваться, и хотя меня еще раз хлопнули по щекам, это уже не возымело действия. Вновь возникло пограничное состояние, и опять пошел «компот»…
Парашют! Раскроется он когда-нибудь или нет? Чертов Суинг! Не дотянулся в который раз! Падаю! Там, внизу, в пятисотметровой шахте — Белый волк! А чего я боюсь Волка? Я ж сам Волчара! Спросите у Хрюшки Чебаковой, она подтвердит. Вот он, этот Белый волк! Нормальный такой, не кусачий. К тому же в клетке сидит, его туда мой папа посадил. Знаете, кто мой папа?! А вот и не угадали! Не Змей Горыныч! И не Кощей Бессмертный! Чудо-юдо, вот кто! Нет, это он для всех страшный, а для меня нет.
Почему я такой маленький? Потому что я негритенок Мануэль, мне еще двенадцать лет всего. Как, не черный? Правда, не черный. Может, гуталина не хватило? А то был бы сейчас черный, как солдатский сапог. Солдатский -
значит, я солдат?
Конечно, я — рядовой Коротков. Или капрал Браун, может быть. Сколько нашивок у капрала? Столько же, сколько у советского младшего сержанта — две. Только у них, штатников, это нарукавные шевроны-уголки, а у нас — прямые тонкие лычки на погонах. Тогда, может быть, я и не капрал вовсе, а младший сержант? Точно, я — младший сержант Лопухин! Или просто Вася. Как, умер? Ерунда, ни черта с ним не стало. Жив-здоров, чего и вам желает. Или это я желаю? Стало быть, я. Не верите?! Да я вам сейчас такое расскажу, с ума сойдете! А может быть, я сам с ума схожу? Может, этого и не было никогда? Ведь мне же велели начисто все забыть, как будто ничего не было. Иначе — дурдом. Неужели? Но ведь все это было!
Да, было! Все происходило со мной, я все прекрасно помню и почти ничего не придумывал. Только домысливал немного и все.
