— Видите ли, Вася, — почесал в затылке Игорь Сергеевич, — вы задаете вопрос, который уже сейчас, в обстановке весьма большой секретности, решают очень серьезные люди. И Президиум Академии наук, и более высокие инстанции. Вы даже не представляете себе, сколько тут проблем. Есть юридический аспект, например: считать ли Романова П.А. гражданином СССР? Если да, то какую дату рождения ему указывать в паспорте? Ему сейчас фактически семнадцать лет, так? Но мы же знаем, что он родился в 1672 году! Ну хорошо, примем его фактический возраст за юридический; тогда на следующий год он будет подлежать призыву в армию, получит права избирателя, достигнет брачного возраста. Но в настоящее время он не готов к самостоятельной жизни. Есть политический аспект, немаловажный, я думаю: он ведь представитель дома Романовых… Мало ли что кому вздумается за рубежом! Есть медицинский аспект. Медики считают, что для него пребывание в атмосфере, насыщенной разного рода выхлопами и выбросами до того уровня, который мы уже не замечаем, может оказаться смертельным… Так что проблем хватает. Я там бываю, на заседаниях, подробно ничего говорить не имею права, но скажу только, что есть мнение его изолировать и подвергнуть всесторонним исследованиям. Есть другое: попытаться его адаптировать к современным условиям. Там, в комиссии, народу хватает: физики, химики, историки, философы, юристы, партийные работники… Но первым документом, который эта комиссия рассмотрела, было заявление гражданина Корзинкина Альберта Семеновича, который обвиняет меня в погоне за сенсацией, в фальсификации научных данных и т. д. и т. п. Якобы я при помощи комбинированной съемки изготовил липу, а на исполнение роли Петра нанял какого-то жулика с актерским дарованием…
— Но это же вранье! — заорал я. — Ну и сука же этот Алик! И вы доказали, что он врет? Да?!
— Пока нет, — вздохнул Игорь Сергеевич, — напротив, появилось доказательство против меня. Оказалось, что рубаха Петра Алексеевича совсем свежая, ее соткали всего месяц назад. Правда, фактура ткани старинная, но нитки свежие. Есть заключение экспертов МВД… Вот так. Я объяснял, конечно, что рубаха регенерировалась такой, какой она была в тот момент, когда Петр оставил отпечаток пальца… Не знаю, поверили или нет… Историки, специалисты по этому периоду, так и рвутся на встречу с Петром, хотят разоблачить… Но самая главная беда не в этом. От этого вашего случая, Вася, общая теория регенерации, над которой я тринадцать лет работаю, рассыпалась в прах! Вот так.
— Как это? — выпучился я. — Ведь Петька регенерировался!
— Теория должна подтверждаться практикой. Проанализировав работу установки, мы обнаружили, что, согласно моей теории, энергии на такую регенерацию в такой короткий промежуток времени не хватило бы. По теории в течение затраченного времени даже кончик пальца Петра не мог бы восстановиться полностью! Мы поставили восемь контрольных опытов в совершенно аналогичных условиях. Восемь! Подсветку включали, все параметры выдерживали тютелька в тютельку, вектор ориентировали с точностью фантастической — и ни-че-го!
Он улыбнулся такой жалкой и несчастной улыбочкой, что и мне грустно стало.
Спустя минут двадцать после этого разговора мне впервые показали по телевизору Петьку. Сперва появился на экране наш доктор, объяснил, что для Петра необходимо общение со сверстником, и сказал, что мы тридцать минут можем беседовать о чем угодно.
Вот тут-то я и увидел первый раз стриженого Петьку, одетого в самую обычную больничную пижаму, рубаху и кальсоны, точно такие же, как у меня. Он так приветливо улыбнулся, что я не удержался и ответил тем же.
— Здрав буди, боярин! — весело гаркнул он в микрофон. — Каково тебе тут обретается?
— Привет, — сказал я, не обратив даже внимания на то, что он опять меня обозвал боярином. — А тебе как тут, государь-батюшка?
— Добро, добро, — бодро сказал Петр, — зело добро! Сколь чудес видал — перстов не токмо на руках, а паки и на ногах не хватит! Веришь ли, Васька, какову диковину мне принесли?! Хошь, покажу!
Он на секунду убрался с экрана, а затем вернулся, с торжеством показывая мне управляемую по проводам модель автомобиля.
— Во, гляди, каков самоход! — Петька поставил автомобильчик на стол, нажал кнопку, и машинка поехала. — Перстами сей возок не трогаю, вот те крест! Сам бежит! Сказывают, и большие таковы есть, верно ли?
— Есть, — ответил я солидно, удерживаясь от ухмылки, — есть такие, что и в палату не влезут…
— И без лошадей ездят?! — ахнул Петька. — Не те ли, что сундук показывает? Там и люди в них садятся… Всяку всячину, кладь на них ставят…
— Ты ж видел, чего спрашиваешь?
— Так то в сундуке, за доской стеклянной, не наяву… Мне-то вон в книгах и чертей, и морских зверей китов, и кого только не показывали…
— Ты меня видишь так же, как и их, неужели думаешь, что я нарисованный?
— Не, — сказал Петька, — тебя-то я въяве видывал, а самоходов — нет! Ну да и Бог с ними, живы будем, так глянем, Бог даст! Я вот чего еще спрошу. Тут намедни в сундуке баба появилась простоволосая, а с ней игрушки говорящие! Поросенок да пес мохнатый. «Здравствуйте, — говорят, — ребята!» Я им говорю: «Здорово и вам, добры люди!» А невежи оные и не кивнули! Царю-то и трижды поклониться не бесчестье! Грубый народ у вас ныне… Говорят, будто горохом сыплют; тыр-тыр-тыр! Но сундук изрядно разумен, и попа с таким не надо, прости меня, Господи, грешного! Тут и страны заморские, и баб простоволосых кажут, и самоходы, и какова погода на завтрево ожидается… Зело разумный был мужик, сундук сей изобретший! Я, когда б не тут сидел, воеводой его бы поставил… Эх!
— А Сонька бы его на костер вместе с телевизором! — заметил я. — Ты еще ее должен был свалить…
— Верно… — неожиданно быстро согласился Петр. — А истинно ль, что я уже и жил некогда, и помер якобы? Али врут?
— Жил, — подтвердил я, — про тебя уж и книжек написано — во! Хочешь — прочитаю?
— И сам грамоте учен! — обиделся Петька. — Вели, чтоб книгу сию мне принесли, сам честь ее буду…
Книгу Петьке принесли, сначала учебник истории для четвертого класса, и, конечно, в нем он ровно ничего не понял, кроме одного: что действительно успел и родиться, и умереть. Тогда он все-таки согласился на чтение книги по телевизору. Ему показали видеозапись, на которой книгу читал артист, игравший Петра в театре. Артисту, само собой, не сказали, для кого он записывает свое чтение… Петька слушал как завороженный, но периодически орал, что все было совсем не так. Особенно он возмущался рассказами про Алексашку и Лефорта, так как Толстой многое придумал из головы, потому что не мог знать, как все было на самом деле. Но про истребление Нарышкиных Толстой, видно, написал очень достоверно. Петька озверел, впал в ярость и чуть не разбил телевизор. Хорошо, что какие-то предусмотрительные товарищи оборудовали аппарат бронестеклом и намертво пришпандорили к тумбе.
В середине второго месяца Петька уже здорово цивилизовался и стал ярым болельщиком «Спартака». Правда, рисовать на стене букву С в ромбике он не пытался, наверно, потому, что красной краски под рукой не было, но орал: «Го-ол!» — даже громе, чем Озеров. Кроме того, то и дело Петька начинал рассуждать о вещах, которых, по мнению науки, понимать еще не должен был. Однажды он полчаса возмущался деятельностью какого-то хапуги, которого показывали в «Человеке и законе», и требовал, чтоб тому отрубили голову и воткнули на рожон. Из литературы я уже знал, что Петр I со своими жуликами и другими нехорошими людьми именно так и обходился. Правда, кое-кому и зазря попадало. Например, надо было рубить голову Мазепе, а отрубили Кочубею и Искре. В другой раз, увидев в телевизоре какое-то очередное злодеяние империалистов, Петька так на них разъярился, что расколотил об телевизор несколько тарелок. Наконец, посмотрев несколько фильмов на историко-революционные темы, он сказал на очередном сеансе связи:
