— Извольте. Более или менее веских улик я
насчитал пять. Мсье Аоно врач, но почему-то скрывал данное обстоятельство. Это
раз. Мьсе Аоно может одним ударом расколоть достаточно твердый предмет — тыкву,
а возможно, и голову. Это два. У господина Аоно нет эмблемы «Левиафана». Это
три. В саквояже обвиняемого нет скальпеля, которым, возможно, был убит
профессор Свитчайлд. Это четыре. И, наконец, пять: только что, на наших глазах,
обвиняемый предпринял попытку бегства, чем себя окончательно изобличил.
Кажется, я ничего не забыл?
— Есть еще и шесть, — вставил
комиссар. — Он не может дать объяснений ни по одному из этих пунктов.
— Хорошо, пусть шесть, — легко
согласился русский.
Гош усмехнулся:
— По-моему, более чем достаточно для
того, чтобы любой суд присяжных отправил голубчика на гильотину.
Инспектор Джексон внезапно качнул головой и
буркнул:
— То the gallows.
— Нет, на виселицу, — перевел Ренье.
Ах, англичанин, черная душа! Вот пригрел змею
на груди!
— Но позвольте, — закипятился
Гош. — Следствие вела французская сторона. Так что парень пойдет на
гильотину!
— А решающую улику, отсутствие скальпеля,
обнаружила британская. Он отправится на виселицу, — перевел лейтенант.
— Главное преступление совершено в
Париже! На гильотину!
— Но лорд Литтлби — британский подданный.
Профессор Свитчайлд тоже. На виселицу.
Казалось, японец не слышит этой дискуссии,
грозившей перерасти в международный конфликт. Глаза его были по-прежнему
закрыты, лицо ровным счетом ничего не выражало. Все-таки эти желтые не такие,
как мы, подумал Гош. А еще возись с ним: прокурор, адвокат, присяжные, судьи в
мантиях. То есть, конечно, все правильно, демократия есть демократия, но
по-простому это называется «метать бисер перед свиньями».
После паузы Фандорин спросил:
— Вы закончили прения? Я могу
п-продолжить?
— Валяйте, — угрюмо сказал Гош,
думая о предстоящих баталиях с британцами.
— Пожалуй, разбитые тыквы д-давайте тоже
обсуждать не будем. Это еще ничего не доказывает.
Вся эта комедия комиссару начинала надоедать.
— Ладно. Не будем мелочиться.
— П-превосходно. Остается пять пунктов:
скрывал, что врач; нет эмблемы; нет скальпеля; пытался сбежать; не дает
объяснений.
— И каждого пункта достаточно, чтобы
парня отправили… на эшафот.
— Все дело в том, комиссар, что вы
мыслите по-европейски, а у г-господина Аоно логика иная, японская, и
п-проникнуть в нее вы не удосужились. Я же имел честь не раз беседовать с этим
человеком и представляю себе его душевное устройство лучше, чем вы. Мсье Аоно
не просто японец, он — самурай, причем из д-древнего и влиятельного рода. В
данном случае это важно. На протяжении пятисот лет мужчины рода Аоно были только
воинами, все прочие профессии почитались недостойными членов т-такой родовитой
фамилии. Обвиняемый — третий сын в семье. Когда Япония решила сделать шаг
навстречу Европе, многие знатные семьи стали п-посылать сыновей учиться за
границу. Так же поступил и отец господина Аоно. Своего старшего сына он послал
учиться в Англию на морского офицера. Дело в том, что княжество Сацума, где
обитает род Аоно, поставляет к-кадры в военно-морской флот Японии, и именно
морская служба считается в Сацуме самой престижной. Своего второго сына
Аоно-старший отправил в Германию, в военную академию. После франко-германской
войны 1870 года японцы решили взять за образец г-германскую модель устройства
армии, и все военные советники у них немцы. Эти сведения о семье Аоно мне сообщил
сам обвиняемый.
— Ну и на кой черт нам знать все эти
аристократические подробности? — раздраженно спросил Гош.
— Я обратил внимание, что о своих предках
и о старших б-братьях обвиняемый рассказывает с гордостью, о себе же
предпочитает не распространяться. Я д-давно заметил, что для выпускника
Сен-Сира мсье Аоно удивительно несведущ в военных делах. Да и с какой стати его
стали бы посылать во французскую военную академию, если он сам говорил, что
японская армия строится по г-германскому образцу? Мое предположение сводится к
следующему. Следуя веяниям эпохи, своему третьему сыну Аоно-старший решил дать
сугубо мирную профессию — сделать его врачом. Насколько я знаю из книг, в
Японии не п-принято оспаривать решение главы семейства, и обвиняемый покорно поехал
учиться на медицинский факультет. Однако чувствовал себя при этом глубоко
несчастным и даже опозоренным. Он, отпрыск воинственного рода Аоно, вынужден
возиться с бинтами и к-клистирными трубками! Вот почему он назвался нам
военным. Ему просто было стыдно признаться в своей нерыцарской профессии. С
европейской точки зрения это возможно, нелепо, но постарайтесь взглянуть на
дело его г-глазами. Как чувствовал бы себя ваш соотечественник д'Артаньян, если
б мечтал о мушкетерском плаще, а вместо этого попал в лекари?
Гош увидел, что в японце произошла перемена.
Он открыл глаза и смотрел на Фандорина с явным волнением, а на щеках выступили
багровые пятна. Краснеет что ли? Бред!
— Ах, какие нежности, — фыркнул
Гош. — Но не буду придираться. Расскажите-ка мне лучше, месье защитник,
про эмблему. Куда ее дел ваш застенчивый подзащитный? Постыдился надеть?
— Вы абсолютно правы, — невозмутимо
кивнул самозваный адвокат. — Именно п-постыдился. Вы видите, что написано на
этом значке?
Гош взглянул на лацкан.
— Ничего тут такого не написано. Только
три начальные буквы пароходства «Джаспер-Арто партнершип».
— Именно. — Фандорин начертил в
воздухе три большие буквы. — J-А-Р. Получается «джап». Это презрительная
кличка, которой иностранцы называют японцев. Вот вы, комиссар, согласились бы
носить на груди значок с надписью «лягушатник»?
Капитан Клифф запрокинул голову и зычно
расхохотался. Улыбнулись даже кисломордый Джексон и чопорная мисс Стамп. Зато у
японца багровые пятна расползлись еще шире.
Сердце Гоша сжалось от недоброго предчувствия.
Голос подернуло несолидной сипотцой:
— А сам он не мог все это объяснить?
— Это невозможно. Видите ли, насколько я
мог понять из п-прочитанных книг, главное отличие европейцев от японцев состоит
в нравственной основе социального поведения.
— Что-то больно мудрено, — заметил
капитан.
Дипломат обернулся к нему:
