Вот ко второй даме, мисс Клариссе Стамп,
бывалый сыщик приглядывался куда как заинтересованней. Тут что-то, кажется,
было нечисто. Вроде бы англичанка и англичанка, ничего особенного: скучные
белесые волосы, не первой молодости, манеры тихие, чинные, но в водянистых
глазах нет-нет да и промелькнет этакая чертовщинка. Знаем, видели таких. Кто в
тихом омуте-то водится? Опять же примечательные детальки. Так, ерунда, кто
другой и внимания бы не обратил, но у старого пса Гоша глаз цепкий. Платья и
костюмы у мисс Стамп дорогие, новехонькие, по последней парижской моде, сумочка
из черепахи (видел такую в витрине на Елисейских полях — триста пятьдесят
франков), а записную книжечку достала — старая, дешевенькая, из простой
писчебумажной лавки. Раз сидела на палубе в шальке (ветрено было), так у мадам
Гош точь-в-точь такая же, из собачьей шерсти. Теплая, но не для английской
леди. И что любопытно: новые вещи у этой Клариссы Стамп все сплошь дорогие, а
старые плохонькие и самого низкого качества. Неувязочка. Как-то перед
файф-о-клоком Гош у нее спросил: «А что это вы, сударыня, золотого кита ни разу
не наденете? Не нравится? По-моему, шикарная вещица». Что вы думаете? Залилась
краской почище «японского дворянина» и говорит: мол, надевала уже, вы просто не
видели. Врет. Уж Гош бы заметил. Была у комиссара одна тонкая мыслишка, но тут
требовалось подгадать психологически верный момент. Вот и посмотрим, как она
отреагирует, эта Кларисса.
Раз уж мест за столом десять, а безэмблемных
набралось четверо, решил Гош дополнить комплект за счет прочих субъектов,
хоть и со значками, а тоже по-своему примечательных. Чтоб расширить круг
поиска — места-то все равно остаются.
Перво-наперво потребовал от капитана, чтобы к
«Виндзору» приписали главного корабельного врача мсье Труффо. Джосайя Клифф
поворчал, но уступил. Зачем Гошу понадобился главный врач — понятно:
единственный на «Левиафане» медик, укольных дел мастер, которому по статусу
положен золотой значок. Доктор оказался низеньким, полненьким итальянцем с
оливковой кожей и лобастой лысой головой, которую венчал жидковатый зачес.
Просто не хватало воображения представить этого комичного субъекта в роли
беспощадного убийцы. Вместе с врачом пришлось выделить место его супруге.
Доктор всего две недели как женился и решил совместить полезное с приятным, то
есть службу с медовым месяцем. Стул, занятый новоиспеченной мадам Труффо,
пропадал зря. Постная, неулыбчивая англичанка, избранница пароходного эскулапа,
казалась вдвое старше своих двадцати пяти лет и нагоняла на Гоша смертельную тоску,
как впрочем, и большинство ее соотечественниц. Он сразу окрестил ее «овцой» за
белые ресницы и блеющий голос. Впрочем, рот она раскрывала редко, поскольку
французского не знала, а разговоры в салоне, слава Богу, в основном велись
именно на этом благородном наречии. Значка у мадам Труффо вообще никакого не
было, но это и естественно — она и не офицер, и не пассажир.
Еще комиссар усмотрел в регистре некоего
индолога-археолога Энтони Ф. Свитчайлда и решил, что индолог ему в самый раз
сгодится. Ведь покойник Литтлби тоже был чем-то в этом роде. Мистер Свитчайлд,
долговязый штырь в круглых очках и с козлиной бороденкой, в первый же ужин сам
завел разговор об Индии. После трапезы Гош отвел профессора в сторонку и
осторожно повернул беседу к коллекции лорда Литтлби. Индолог-археолог
пренебрежительно обозвал покойника дилетантом, а его коллекцию кунсткамерой,
собранной безо всякого научного подхода. Мол, единственная настоящая ценность
там — золотой Шива. Хорошо, что Шива отыскался сам по себе, потому что французская
полиция, как известно, умеет только взятки брать. От этого вопиюще
несправедливого замечания Гош сердито закашлялся, но Свитчайлд лишь посоветовал
ему поменьше курить. Далее ученый снисходительно заметил, что Литтлби, пожалуй,
обзавелся неплохим собранием расписных тканей и платков, среди которых
попадаются крайне любопытные экземпляры, но это скорее из области туземных
ремесел и прикладного искусства. Недурен и сандаловый ларец XVI века из Лахора
с резьбой на сюжет из «Махабхараты» — и дальше завел такую бодягу, что комиссар
вскоре заклевал носом.
Последнего соседа Гош подобрал, что
называется, на глазок. В буквальном смысле. Дело в том, что недавно комиссару
довелось прочесть одну занятную книженцию, переведенную с итальянского. Некий
Чезаре Ломброзо, профессор судебной медицины из итальянского города Турина,
разработал целую криминалистическую теорию, согласно которой прирожденные
преступники не виноваты в своем антиобщественном поведении. По эволюционной
теории доктора Дарвина, человечество проходит в своем развитии определенные
этапы, постепенно приближаясь к совершенству. Преступник же — эволюционный
брак, случайное возвращение на предшествующую ступень развития. Поэтому
распознать потенциального убийцу и грабителя очень просто: он похож на обезьяну,
от которой все мы и произошли. Комиссар долго размышлял над прочитанным. С
одной стороны, среди пестрой череды убийц и грабителей, с которыми ему пришлось
иметь дело за тридцать пять лет полицейской службы, далеко не все походили на
горилл, попадались такие ангелочки, что взглянешь — слеза умиления прошибает. С
другой стороны, обезьяноподобных тоже хватало. Да и в Адама с Евой старый Гош,
убежденный антиклерикал, не верил. Теория Дарвина выглядела поосновательней. А
тут среди пассажиров первого класса попался ему на глаза один фрукт — прямо с
картинки «Характерный тип убийцы»: низкий лоб, выпирающие надбровные дуги,
маленькие глазки, приплюснутый нос, скошенный подбородок. Вот комиссар и
попросил поместить этого самого Этьена Буало, чайного торговца, в «Виндзор».
Оказался милейшим человеком — весельчак, отец одиннадцати детей и убежденный
филантроп.
В общем, получалось, что и в Порт-Саиде,
следующем порте после Гавра, плавание папаши Гоша не закончится. Расследование
затягивалось. При этом многолетнее чутье подсказывало комиссару, что он тянет
пустышку, нет среди всей этой публики настоящего фигуранта. Вырисовывалась
тошнотворная перспектива плыть по всему чертову маршруту Порт-Саид — Аден —
Бомбей — Калькутта, а в Калькутте повеситься на первой же пальме. Не
возвращаться же побитой собакой в Париж! Коллеги поднимут на смех, начальство
станет тыкать в нос поездочкой в первом классе за казенный счет. Не турнули бы
на пенсию раньше срока…
В Порт-Саиде Гош скрепя сердце разорился на
дополнительные рубашки, поскольку плавание выходило длинным, запасся египетским
табачком и от нечего делать прокатился за два франка на извозчике вдоль
знаменитой гавани. Ничего особенного. Ну, здоровенный маяк, ну два длиннющих
мола. Городишко производил странноватое впечатление — и не Азия, и не Европа.
Посмотришь на резиденцию генерал-губернатора Суэцкого канала — вроде Европа. На
центральных улицах сплошь европейские лица, разгуливают дамы под белыми
зонтиками, топают пузом вперед богатенькие господа в панамах и соломенных
канотье. А свернула коляска в туземный квартал — там зловоние, мухи, гниющие
отбросы, чумазые арабские гамены клянчат мелочь. И зачем только богатые
бездельники ездят в путешествия? Везде одинаково: одни жиреют от обжорства,
другие пухнут от голода.
