Устав от пессимистических наблюдений и жары,
комиссар вернулся на корабль понурый. А тут такая удача — новый клиент. И
похоже, перспективный.
Комиссар наведался к капитану, навел справки.
Итак, имя — Эраст П. Фандорин, российский подданный. Возраст российский
подданный почему-то не указал. Род занятий — дипломат. Прибыл из
Константинополя, следует в Калькутту, оттуда в Японию, к месту службы. Из
Константинополя? Ага, должно быть, участвовал в мирных переговорах, которыми
завершилась недавняя русско-турецкая война. Гош аккуратно переписал все данные
на листок, прибрал в заветную коленкоровую папочку, где хранились все материалы
по делу. С папкой он не расставался никогда — листал, перечитывал протоколы и
газетные вырезки, а в минуту задумчивости рисовал на полях рыбок и домики. Это
прорывалось заветное, из глубины сердца. Вот станет он дивизионным комиссаром,
заработает приличную пенсию, и купят они с мадам Гош хорошенький домик
где-нибудь в Нормандии. Будет отставной парижский флик рыбу удить да
собственный сидр гнать. Плохо ли? Эх, к пенсии капиталец бы — хотя бы тысяч
двадцать…
Пришлось еще раз наведаться в порт, благо
пароход ждал очереди на вход в Суэцкий канал, и отбить телеграммку в
префектуру: не известен ли Парижу русский дипломат Э. П. Фандорин, не пересекал
ли в недавнее время границ Французской республики?
Ответ пришел скоро, через два с половиной
часа. Выяснилось, что пересекал, родной, и даже дважды. Первый раз летом 1876
года (ну это ладно), а второй раз в декабре 1877-го, то есть три месяца назад.
Прибыл из Лондона, зарегистрирован паспортно-таможенным контролем в Па-де-Кале.
Сколько пробыл во Франции, неизвестно. Вполне возможно, что 15 марта еще
обретался в Париже. Мог и на рю де Гренель заглянуть со шприцем в руке — чем
черт не шутит?
Стало быть, нужно освобождать местечко за
столом. Лучше всего было бы, конечно, избавиться от докторши, но не покушаться
же на священный институт брака. Малость подумав, Гош решил сплавить в другой
салон чайного торговца — как не оправдавшего теоретических надежд и наименее перспективного.
Пускай стюард его пересадит. Мол, есть местечко в салоне с господами поважнее
или с дамочками посмазливей. На то он и стюард, чтобы подобные вещи устраивать.
Появление в салоне нового персонажа вызвало
маленькую сенсацию — за время пути все уже успели изрядно друг другу
поднадоесть, а тут свежий господин, и такой импозантный. Про бедного мсье
Буало, представителя промежуточной ступени эволюции, никто даже не спросил.
Комиссар отметил, что больше всех оживилась мисс Кларисса Стамп, старая дева:
понесла что-то про художников, про театр, про литературу. Гош и сам любил на
досуге посидеть в кресле с хорошей книжкой, всем авторам предпочитал Виктора
Гюго — оно и жизненно, и возвышенно, и слезу прошибает. Да и дремлется на
славу. Однако про русских писателей с шелестящими именами он, разумеется, и
слыхом не слыхивал, так что принять участие в беседе не мог. Только зря
старалась английская селедка, больно молод для нее мсье Fandorine.
Рената Клебер тоже не бездействовала —
предприняла попытку зачислить новенького в штат своих клевретов, которых она
безжалостно гоняла то за шалью, то за зонтиком, то за стаканом воды. Через пять
минут после начала ужина мадам Клебер уже посвятила русского во все перипетии
своего деликатного состояния, пожаловалась на мигрень и попросила сходить за
доктором Труффо, который нынче что-то задерживался. Однако дипломат, кажется,
сразу раскусил, с кем имеет дело, и вежливо посетовал, что не знает доктора в
лицо. Поручение помчался исполнять услужливый лейтенант Ренье, самая преданная
из нянек беременной банкирши.
Первое впечатление от Эраста Фандорина было
такое: немногословен, сдержан, вежлив. На вкус Гоша слишком уж лощеный.
Крахмальный воротничок торчит будто алебастровый, в шелковом галстуке жемчужная
булавка, в петлице (фу ты-ну ты) алая гвоздика. Гладкий проборчик волосок к
волоску, холеные ногти, тонкие черные усы словно углем нарисованы.
По усам о мужчине можно заключить многое. Если
такие, как у Гоша — моржовые, свисающие по углам рта, — значит, человек
основательный, знающий себе цену, не вертопрах, на мишуру такого не возьмешь.
Если подкрученные кверху, да еще с заостренными концами, — это юбочник и
бонвиван. Сросшиеся с бакенбардами — честолюбец, мечтает быть генералом,
сенатором или банкиром. Ну, а когда такие, как у мсье Фандорина, — это от
романтического представления о собственной персоне.
Что еще можно было сказать про русского?
По-французски говорит прилично. Характерная деталь — слегка заикается. Значка
как не было, так и нет. Больше всего интереса дипломат проявил к японцу,
задавал ему всякие скучные вопросы про Японию, но самурай отвечал настороженно,
словно ожидал подвоха. Дело в том, что новенький не объяснил обществу, куда и
зачем едет — просто назвал свое имя и сказал, что русский. Комиссару же
любознательность русского была понятна — ему в Японии жить. Гош представил
страну, где все поголовно такие, как мсье Аоно, все живут в кукольных домиках с
загнутыми крышами и чуть что выпускают себе потроха. М-да, русскому не
позавидуешь.
После ужина, когда Фандорин сел в сторонке
выкурить сигару, комиссар пристроился в соседнем кресле и задымил трубкой.
Ранее Гош представился новому знакомому парижским рантье, из любопытства
совершающим путешествие на Восток (такая была у него легенда). Теперь же повел
разговор к делу, но издалека, осторожненько так. Повертел у себя на лацкане
золотого кита (того самого, с рю Гренель), сказал как бы между прочим, для
завязки беседы:
— Красивая штучка. Не находите?
Русский покосился на лацкан, промолчал.
— Чистое золото. Шик! — похвалил
Гош.
Снова выжидательное молчание, но вполне
учтивое. Просто ждет человек, что последует дальше. Голубые глаза смотрят
внимательно. Кожа у дипломата хороша — чистый персик. Румянец прямо как у
девушки. Но не маменькин сынок, это сразу видно.
Комиссар решил сменить тактику.
— Много путешествуете?
Неопределенное пожатие плечами.
— Вы ведь, кажется, по дипломатической
части?
Фандорин вежливо наклонил голову, вынул из
кармана длинную сигару, отрезал серебряным ножиком кончик.
— И во Франции бывать приходилось?
Опять утвердительный наклон головы. Собеседник
из мсье русского неважнецкий, подумал Гош, но отступать не собирался.
— Я больше всего люблю Париж ранней
весной, в марте, — мечтательно произнес сыщик. — Лучшее время года!
Он зорко взглянул на своего визави и внутренне
подобрался — что скажет?
Фандорин кивнул дважды. Непонятно: то ли
просто принял к сведению, то ли согласен. Начиная раздражаться, Гош враждебно
насупил брови.
— Так вам значок не нравится?
