Лешко откашлялся.
— Да, госпожа Тамара. И если можно — где он сейчас находится.
Серые глаза мастера психометрии внимательно посмотрели на него.
— Это ваш друг?
— Да. Никак не можем отыскать…
— Унипол не может найти своего сотрудника. — Госпожа Тамара слегка усмехнулась. — Интересно. Что ж, попробуем.
Она положила объемку на столик перед собой и начала медленно водить над ней правой рукой, пристально глядя на изображение Леонардо Грега. Лешко не сводил с нее глаз. В полной тишине прошло несколько томительных минут. Госпожа Тамара продолжала совершать движения рукой, лицо ее было хмурым и сосредоточенным; на виске набухла синяя жилка, а над тонкими бровями проступили капельки пота. Лешко старался не дышать.
Наконец женщина бессильно уронила руку на стол, опустила голову и некоторое время сидела совершенно неподвижно, словно никак не могла прийти в себя. Лешко сдерживался изо всех сил, хотя вопрос готов был буквально слететь с его языка.
«Неужели?.. — печальные мысли стаей черных траурных птиц проносились в его голове. — Она просто не решается сказать мне об этом… Неужели?..»
Госпожа Тамара подняла голову, посмотрела на него и он обнаружил растерянность в ее взгляде.
— Что?.. — хрипло сказал он и сглотнул. — Что?
— Совершенно необычный случай. — Голос ее уже не был звонким. — Совершенно необычный. Либо здесь какое-то непонятное экранирование, либо… — Она пожала плечами, взяла объемку, всмотрелась в нее. — Не понимаю…
— Что… не понимаете? — выдавил Лешко. — Он жив?
— Не знаю. Я просто не вижу его. Я всегда вижу тех, кого мне нужно увидеть — и живых, и… ушедших. Но его я не вижу. И не могу определить, где сейчас находится ваш друг…
— Такое уже с вами случалось раньше?
— Нет, никогда.
— А что это может быть за экранирование?
— Не знаю.
— Но у вас есть какие-нибудь предположения? — настаивал Лешко. — При каких условиях психометрический контакт невозможен?
Госпожа Тамара сложила руки на коленях и долго молча смотрела на него.
— Знание нельзя получить только если человек находится вне пределов нашего мира, — наконец медленно сказала она. — То есть его физическое тело. А поскольку это невозможно, то… — Она вновь замолчала, а потом добавила: — Совершенно не понимаю, в чем тут дело. К сожалению, ничем не могу вам помочь, господин Лешко.
Она улыбнулась едва заметной виноватой улыбкой, вернула Лешко объемку и встала, чуть слышно шурша своим искристым черным платьем. Лешко тоже поднялся. В голове у него был полный сумбур. В этом сумбуре четко прослеживалась только одна мысль, которую он тщетно пытался отогнать от себя: неудача госпожи Тамары связана с тем, что Леонардо Грег действительно не находится в этом мире. Он находится вне пределов этого мира. В Преддверии…
Авто неслось по мокрой дороге по направлению к Кремсу вдоль двух рядов унылых деревьев, почти догола раздетых осенними ветрами. Лешко невидящими глазами смотрел на стремительно уносящееся под колеса серое покрытие шоссе и продолжал снова и снова во всех деталях воспроизводить в памяти свой визит к госпоже Тамаре.
Конечно, можно было объяснить неудачу сенситива просто ее слабыми способностями. Но информация, раздобытая Валентином, свидетельствовала как раз о противоположном! Уникальный дар госпожи Тамары подтверждался не только успешно пройденными ею специальными проверками, но и десятками случаев, когда она безошибочно указывала, где находятся пропавшие — как живые, так и мертвые. И вдруг — эта неудача с Лео…
«Неужели — Преддверие?..»
Он ругал себя за эту бредовую мысль, он пытался отцепить ее, затолкать в самый дальний угол, утопить в глубинах сознания, просто стереть из памяти — но ничего не получалось. Мысль не желала исчезать, она прилипла, как мокрые листья к капоту авто, и у Лешко уже не было сил бороться с ней.
«Если он действительно в Преддверии, я ничем не могу ему помочь, — подумал он, стискивая зубы. — Ничем…»
Постепенно сгущались туманные сумерки, дождь усилился и встречные авто казались большими рыбами с горящими круглыми глазами; рыбы выскальзывали из тумана и проскакивали мимо, то ли убегая от рыбацких сетей, то ли торопясь куда-то по своим рыбьим делам. Лешко ощущал какой-то непривычный упадок сил: ничего не хотелось делать — просто сесть в кресло у распахнутого окна, закрыть глаза и слушать, как шумит в ветвях дождь. Не хотелось ни в бар, ни в казино. Не хотелось возвращаться в свой кабинет и вновь ломать голову над разными версиями, выдвигать все новые и новые предположения и раз за разом приходить к выводу, что предположения эти никуда не годятся.
Когда впереди замаячили в тумане тусклые огни Кремса, он решил отправиться прямо домой, не заезжая в Унипол. Попетляв по знакомым улицам, он остановил авто на стоянке напротив пятиэтажного дома-цилиндра, в котором жил с тех пор, как покинул Землю и перебрался на Соколиную.
На Земле, в тихом Хелме с неторопливыми пешеходами и вечными старичками на бульваре остались родители и старшая сестра. На Земле, в Киеве, осталась женщина, которую он, как и одиннадцать лет назад, хотел бы назвать своей женой. Татьяна. Сейчас своей женой ее называл другой человек. Во время кратких визитов на Землю, погостив в родительском доме, Лешко улетал в Киев и поджидал ее возле роскошного розового здания, в котором она работала панорамисткой. Она позволяла себя поцеловать, сообщала мужу о том, что «нагрянул мой Стан», и они шли куда-нибудь поужинать, а потом бродили в парке над Днепром, сидели в беседке у старинного памятника князю Владимиру, и он рассказывал ей о своем полицейском житье-бытье, а она, прищурившись, задумчиво глядела в заднепровские дали. Потом он провожал ее домой и возвращался в Хелм… или прямо на Соколиную.
Ее муж не имел ничего против этих редких встреч. Он не ревновал ее. Он знал, что Татьяна любит именно его, довольно известного артографа. И Лешко тоже знал это, но ничего не мог с собой поделать. Он никогда не признавался самому себе, что продолжает надеяться… Он все-таки надеялся, и эта надежда помогала ему жить.
Пройдя длинной галереей, образованной переплетенными ветвями приземистых деревьев, Лешко вошел в подъезд, в котором сразу же загорелся свет. Засунув руки в карманы, медленно поднялся по лестнице на четвертый этаж и открыл дверь своей квартиры. Постоял на пороге, словно к чему-то прислушиваясь, — никаких звуков не доносилось из безлюдных комнат, — грустно усмехнулся и, на ходу раздеваясь (куртку прямо на пол в прихожей, рубашку — на ручку двери в гостиной), направился в ванную. Тихо было в квартире…
Уже окончательно стемнело, когда он, поужинав, вошел в комнату с бокалом коктейля в руке. Не включая свет, приблизился к окну, поставил бокал на подоконник. Открыл окно и немного постоял, пытаясь разглядеть невидимое темное небо. Дождь по-прежнему шуршал в редкой листве и казалось, он будет шуршать так вечно, до полного конца времен.
