— Ты знаешь, Стан, я почему-то уверен, что все дело в Серебристом Лебеде. Истоки надо искать там, за фронтиром, на Западном континенте. И никакой это не Серебристый Лебедь, а самый настоящий Ворон, средоточие тьмы. Именно оттуда все и ползет…
Стан довольно долго молчал, подперев подбородок ладонями и вперед-назад раскачиваясь в кресле.
— Не исключено, — наконец сказал он. — Я не сторонник признания каких-либо сверхъестественных сил; если и есть там нечто враждебное нам, то оно связано с вполне определенной деятельностью вполне определенных людей. Ухватимся за Ковача — и раскрутим! Знаешь одно старинное высказывание? «В мире нет таких крепостей, которые не взяли бы сотрудники полиции». Это про нас, Лео.
Я поднялся и открыл стенной шкаф. Достал бутылку вина и два бокала. Подошел к Стану и сел на пол рядом с креслом. Стан последовал моему примеру.
— Давай помянем Славию, — сказал я, наливая в бокалы прозрачное вино цвета солнечного утра. — Давай выпьем за то, чтобы не было тьмы.
Мы, скрестив ноги, сидели на полу напротив друг друга и молча пили вино, терпкое, кружащее голову вино. Тихо было в моем жилище, тихо, как в той печальной долине среди гор на далекой планете Журавлиная Стая, где лежало под тонким слоем земли тело Славии.
«Чувство добра, как и Царствие Божие, ненавистно Дьяволу…»
И вновь долетел до меня слабый отзвук из скорого будущего. Я увидел сначала серые каменные глыбы, разбросанные в ложбине между круто уходящими вверх боками скал, и кусок неба с клочьями рыжих облаков, а потом, словно на другом кадре, — темное пятно под скалой: вход в пещеру. Видение длилось несколько мгновений — и пропало, но я знал, что это — Серебристый Лебедь.
27
СЕРЕБРИСТЫЙ ЛЕБЕДЬ. ЕЩЕ ОДНО ЗВЕНО
Среди ночи я проснулся от щемящей тоски. Сон не запомнился, он тут же исчез из сознания, словно унесенный порывом холодного ветра, но осталось от него смутное и горькое чувство полной безнадежности и бесконечного падения в бездонный привал. Я с усилием потер глаза — и пальцы мои стали влажными. И это был не пот…
Я ощущал себя разбитым, не отдохнувшим как следует, но знал, что больше не смогу заснуть. Я боялся демонов подсознания, которые вновь могли вырваться на волю во сне. Поэтому я встал и поплелся к тренажерам, решив физической нагрузкой если не заглушить, то хотя бы притупить душевную боль.
Бассейн — тренажеры… Бассейн — тренажеры, тренажеры… Бассейн. Сердце бешено колотилось уже не в груди, а в горле, подыскивая момент, чтобы выпрыгнуть наружу, но я не снижал темп и не давал себе никаких поблажек. Вода в бассейне была ледяной, обжигающей кожу, ледяной… как озеро Коцит… Жуткое озеро Коцит… Мышцы ныли, но желанная бодрость не приходила; напротив, по телу вялыми волнами растекалась слабость. Но я не сдавался, я продолжал истязать себя, пересиливая эту слабость, я стискивал зубы и боролся, боролся с тренажерами, бросался в воду — и вновь боролся с неподатливыми рычагами моих механических спарринг-партнеров.
Только часа через полтора я прекратил это безумное, отчаянное издевательство над самим собой, дотащился до кабинета и, голый и мокрый, рухнул на диван. Я не мог спать в спальне, на своей кровати… на нашей кровати… Обессиленный, опустошенный, ощущая себя скомканным пакетом без содержимого, я лежал ничком, уткнувшись лицом в мокрую подушку, и медленно приходил в себя. Сердце нехотя вернулось на место, постепенно успокоилось, но временами болезненно сжималось, словно кто-то то и дело прикасался к нему холодными острыми когтями…
А потом я незаметно заснул, и во сне увидел себя, распластавшегося на диване, и даже, подбадривая, легонько похлопал себя по плечу: «Держись, Леонардо-Валентин. Ты уже немало прожил на свете и пора тебе понять, что все существование наше — это сплошные потери. К ним трудно привыкнуть, к ним нельзя привыкнуть, но надо научиться принимать их. Ибо сказано: «Человек рождается на страдание, как искры, чтоб устремляться вверх…» И еще в моем сне (или полуяви?) за окном тихо шуршал дождь.
Валентин разбудил меня в начале восьмого. Я сел, спустил ноги с дивана и обнаружил, что больше не чувствую себя развалиной. А за распахнутым окном действительно шелестел утренний дождик и покрикивали проснувшиеся дирлилинки.
— Извини, что рано разбудил, — сказал Валентин, — но поступила информация с Серебристого Лебедя. Задержали Лайоша Ковача.
— Так! — Я вскочил с дивана. — Показывай, Валентин!
— Показывать нечего, видеограмму они не дали, — пояснил биокомп. — Задержанный молчит. Сейчас они ждут разрешения комиссии по соблюдению прав человека на проведение зондажа.
— Стан знает?
— Нет, я еще не сообщал.
Я обвел взглядом кабинет в поисках трусов, но ничего не обнаружил; всю одежду я оставил в спортзале.
— Оформи допуск на меня и Лешко. Сообщи Стану, пусть собирается на Серебристый. Что у них в Илионе — зима или лето?
— Средняя температура декабря в Илионе — плюс шесть градусов, — после короткой паузы сообщил биокомп. — Ежесуточная вероятность дождей и шквалов — шестьдесят восемь процентов.
— Ближайшая нуль-переброска?
— В девять. Я потому тебя и разбудил.
— Теперь буди Стана, пусть едет в нуль-порт, я жду его там. И посоветуй ему одеться потеплее.
— Понял, — сказал биокомп. — И еще посоветую взять зонт.
Утренний туалет, завтрак и сборы в дорогу заняли у меня немного времени. Около восьми я попытался разыскать шефа, но его не было ни в Управлении, ни дома; дома у него вообще никого не было, и я оставил сообщение у автосекретаря, который понятия не имел, куда подевались хозяева. Возможно, они всей семьей совершали утреннюю пробежку в окрестных парках. Потом я связался со Станом — он завтракал — и поехал в нуль-порт, еле удерживаясь от того, чтобы не гнать авто. В спешке не было никакой необходимости, а мне так хотелось спешить! Мне хотелось лавины самых разнообразных дел, когда нет времени отдышаться, передохнуть, когда всецело поглощен работой, забывая обо всем другом, полностью отключаясь от мира и, главное, — отвлекаясь от собственных печальных мыслей.
Стан примчался за пятнадцать минут до нуль-переброски и тут же поделился свежей вестью. Кондор сегодня утром выступал в программе новостей, отвечая на вопросы, связанные с демаршем правительства Аиста. По словам Стана, шеф отбивался уверенно, не дергался, не вилял, нагнал страху и привел десять тысяч весомейших аргументов в пользу сохранения нашей агентуры на планетах Ассоциации, но не в качестве соглядатаев полиции Универсума, а в качестве официальных наблюдателей-аналитиков Совета Ассоциации. Обоснование у шефа было более чем солидное, говорил Стан, когда мы углублялись в недра нуль-порта, и довольно агрессивно настроенный поначалу ведущий программы по окончании выступления Кондора превратился в его единомышленника. Шеф явно готовился к решающему сражению в Совете Ассоциации Миров.
В девять ноль-ноль по времени Кремса мы со Станом (нас было только двое на маршруте к Серебристому Лебедю) покинули Соколиную — и в пятнадцать сорок семь по местному времени вышли под легкий снежок, витающий над нуль-портом Серебристого Лебедя. Мы вновь были на планете, которую покинули совсем недавно.
