А в лагере, едва закатывалось солнце, отгорал волшебный хакасский закат, тоже становилось неуютно. Сам Кузьмин постоянно чувствовал словно бы присутствие кого-то недоброго. Человека? Может быть, но скорее всего – не человека. Кто-то антропоидный, разумный, но не человек, смотрел из темноты со склонов, как будто подстерегал отошедшего от огня, от палаток. Чтобы сходить за водой, пройти несколько десятков метров, приходилось принуждать себя, и Николай ловил себя на том, что идет и прислушивается: нет ли мягких шагов за спиной или в стороне, в буйных зарослях кустарника? Беспокоило это постоянное ощущение взгляда в спину! Раза два Николай просыпался и сразу, спросонья, готов был лезть в сундук за ружьем – таким сильным было ощущение, что кто-то стоит за тонкой полотняной стеной палатки.
Остальные, вероятно, чувствовали то же самое. Незримое присутствие кого-то гасило смех и шутки. Обычные песни у костра пелись короче и тише, никто не засиживался особенно. Люди сидели нахохлившиеся, мрачные и даже разговаривали мало. Казалось, «экспедишники» старались занимать поменьше места, меньше обращать на себя внимание… Чье?! На этот вопрос не так просто ответить, как кажется…
В общем, невеселый это был лагерь, очень необычный этой своей невеселостью. Да к тому же и раскопки шли как-то необычно…
Курганов было два: маленькие сельские курганы, совсем невысокие, меньше метра. Курганные оградки из серого и рыжего плитняка 4×4 метра хорошо были видны на поверхности. Сколько времени нужно на раскопки такого кургана? Первый день – снимают дерн, обнажают все камни оградки. Бывает ведь, что и не все камни видны с поверхности. К вечеру первого дня курган виден очень хорошо, со всеми тайнами своей планировки.
Снимается подробный план. Тогда же станет видно, грабили этот курган в древности или нет: грабительский лаз-дудка виден очень хорошо, потому что такой лаз и всякое место перекопа заполняет мешаная, разноцветная и очень мягкая земля. Как правило, курганы грабленые.
День второй – углубляют раскоп на одной половине кургана, чтобы видеть, как идут напластования слоев.
День третий – углубляют и вторую половину так, чтобы дойти до основания камней оградки. Теперь уже хорошо видно огромное пятно разноцветной перекопанной земли. Пятно имеет правильную, овальную или прямоугольную форму, потому что это – заполнение погребальной камеры. Это та сама земля, которой засыпали покойника.
На четвертый день художники зарисовывают камни оградки, их тщательно фотографируют, а тем временем археологи выбрасывают цветную мешаную землю из погребальной камеры. С каждым взмахом лопаты их движения все осторожнее – все ближе и ближе погребение. Иногда, если яма глубокая, прокопали уже больше полутора метров, а кости все не показались, не выдерживают нервы: идут в ход металлические щупы, ножи, ведь все знают – погребение должно вот-вот показаться…
Если художники не ленились, а археологи исправно махали лопатами, они дойдут до погребения, а камни оградки можно будет выворотить и отбросить. И весь пятый или пятый-шестой день будет самое интересное – расчистка ножами, зубными щетками и кисточками самого погребения. Археологи будут сидеть в погребальной яме с утра до вечера, расчищая скелет, погребальный инвентарь и сопроводительную пищу.
Вечером пятого или шестого дня погребение зафотографируют, а художник его зарисует.
Все. На шестой или седьмой день можно снимать, упаковывать кости и все остальные находки. Работа сделана, курган раскопан.
Обычно копают сразу два-три кургана, – ведь разнорабочие с лопатами, художники и археологи работают не одновременно. Если копать один курган всем вместе, одни будут работать, а другие простаивать.
Кузьмин и планировал взять оба кургана дней за десять самое большее, благо отряд был опытный, не первый раз выходил в поле. На одном кургане, прямо в центре, росла огромная береза. И странное дело, это невинное дерево тоже вызывало у людей какие-то недобрые чувства. Неприятно оно им было почему-то. Ну, и начали с кургана, где никакой березы не росло. На второй день раскопок начались проливные дожди. В раскопе стояло озеро, и в нем даже завелись жучки, рыбки, головастики – столько времени продолжалось ненастье. Разумеется, копать было совершенно невозможно, а долинка стала окончательно неприятной. Облака тянулись над самыми вершинами холмов, стало очень темно и промозгло. Темнело еще раньше. Глина расползалась под ногами, при каждом шаге чавкало и чвякало; звуки много раз отражались от склонов, рикошетили; шел один человек и нервно оглядывался – не марширует ли за ним целый полк.
Две недели отряд помирал от безделья, пока работать было невозможно. Играли в карты, в какие-то сложные игры, перепели на двадцать раз все известные песни, устроили турнир по шашкам и шахматам. Несколько раз развидневало, начинала просыхать земля, народ уже готовился вершить великие дела… А рано утром дождь опять барабанил по брезенту палаток и тентов.
Кузьмин заметил интересную деталь: облака как будто специально проливались именно над долинкой с курганами. Вот несется, летит облако, его проносит над палатками, и еле успевают брызнуть тонкие струйки из нависшего серого брюха… А над долинкой облако зависает надолго, словно бы еще сильнее темнеет, и льет из него долго и основательно.
Или вообще дождя уже нет, облака явственно светлеют, но именно над курганами расчерчены косые полосы и еще несколько часов льет и льет.
Не через неделю, а через три недели работ дошли до погребальной камеры. Работали в судорожном темпе, нервно поглядывая на небо, и Кузьмин, отправив всех на обед, остался расчищать погребальную камеру.
– Эй! Эй, мужик! – вдруг позвали его. Коля выпрямился в погребальной камере. Как ни размывали дожди и талые снега курган, он все-таки хоть немного, но выше остальной местности. И даже из погребальной камеры Коля с его ростом в метр восемьдесят восемь смотрел сверху вниз на крохотную старушонку. Откуда она тут взялась?!
Старушонка была крохотная, ростом с подростка лет тринадцати, одетая по-деревенски, и за руку держала мальчишку лет трех, не больше. Но что-то было у этого малыша в лице такое, что Кузьмин покрепче взялся за лопату. Что именно углядел он опасного на личике, он не сумел мне объяснить, но уверял, что «так просто» к этому существу не подошел бы. А со сморщенного старушечьего личика буквально полыхали светло-желтые, невероятного цвета глаза.
– Как у рыси, – сказал задумчиво Кузьмин. Кстати, с рысями Кузьмин знаком не только теоретически, и застрелил как-то рысь у истоков речки Есь. Он, право, знал, что говорит.
– Слышь, мужик! Ты в этом кургане все найдешь, чего тебе надо, понятно? Неграбленный он, в нем одной бронзы кило два. Два скелета здесь будет. На этом – слева – ножи, подвеска, шилья, кинжал кованый, зеркало китайской работы, – перечисляла старуха, загибая пальцы. Мальчишка было двинулся куда-то из-за ослабевшей хватки, и бабка тут же дернула его назад:
– Стой, говорю… Не время.
И Кузьмину:
