А. БУШКОВ
Это было в одном из самых хороших, самых светлых мест, которые я знаю в Сибири, – в селе Юксеево. Место и впрямь потрясающее – огромное село, протянувшееся вдоль реки. Крутые откосы Енисея, на них домики села, много больших низких островов, а на правом берегу – высокие горы Восточной Сибири.
Село красивое, интересное, а въезжаешь в него через огромный Юксеевский бор. Бор этот заповедный, его не рубили никогда, и в бору много сосен чуть не в два обхвата толщиной. Изобилие рыжиков в этом бору не поддается описанию, а на берегу Енисея почему-то именно в Юксеево стоят ивы, которых я нигде больше в Сибири не видел, – высотой метров 20, и тоже в полтора обхвата.
В Юксеевском лесничестве много лет стоял стационар Института леса Академии наук. Пока на нем работал мой близкий друг, место было для меня открытым, и не один день, даже не одну неделю провел я в этом замечательном месте.
В Юксеево всегда почему-то снились необычные сны. Почему? Я не берусь объяснить. Но всякий раз и все люди, жившие в Юксеево, рассказывали о необычных, очень ярких и, очень может быть, вещих снах. Я слишком плохо разбираюсь в этом, чтобы утверждать, вещие ли были сны (очень может быть, я просто не умею эти сны правильно понимать). Но, во всяком случае, яркие цветные сны здесь снились даже тем, кому не снились никогда и нигде, это точно.
В 1995 году в Юксеево остановилась наша комплексная экспедиция. Одна из программ должна была изучить даты жизни и смерти местного населения. Работа эта деликатная, люди воспринимают ее по-разному, а вот результаты могут быть очень интересными. Дело в том, что жители большинства сел (особенно четко мужчины) очень определенно делятся на две группы – долгоживущих, помирающих редко до 60; и короткоживущих, у которых прослеживается два пика ранней смертности: 16—21 год и 33—38 лет. О причинах этого явления можно написать отдельную книжку, но сейчас важнее, как получают нужные сведения. Нужно идти на кладбище и переписать на всех могилах все даты рождения и смерти.
Работа, может быть, и не очень оптимистическая, но и не особенно трудная и даже, пожалуй, приятная. Потому что дело было в июле, и весь день стояла тяжелая жара. Тяжелая континентальная жара. Установился антициклон, и надолго. Весь день или нет ни облачка, или какие-то размытые облачка, отдельные, не делающие погоды. Уже в восемь часов жарко. К десяти утра высыхает роса в самых дальних уголках леса, и все пронизано светом, теплом, жаром, солнцем, жужжанием насекомых, полетом бабочек и птиц.
А в жаркий день на кладбище под высокими деревьями прохладнее. Экспедиция стояла в Комарово, и там кладбище уже было изучено. В Юксеево мы приехали на день. С тем, чтобы день поработать, переночевать и уехать обратно.
Работали весь день, а вечер… Это был удивительный вечер первой половины июля. Вечер, каких в году бывает не больше 15—20. Прошла прозрачность, нежность весенних закатов, их летучая дымка. Краски неба – гуще, основательней, но и до осенних им далеко. И краски земли тоже гуще, сочнее. Исчезла игра салатных полутонов, прозрачная листва, молодая ломкая травка. Кругом высокотравье, а над ним кроны – уже тяжелые, плотные, темно-зеленые.
Вечером было не жарко и не душно, а только очень тепло. Так тепло, что можно не одеваться, даже в тени. Земля только отдает тепло, но уже не пышет жаром. Но так тепло, что продолжают летать бабочки. Мы сидели весь вечер в Юксеевском лесничестве и просто откровенно отдыхали.
Вечер был еще долгий, прозрачный, почти как в июне и в мае. Розовая дымка по всему горизонту, и не только на западе. И все пронизано светом – уже без духоты и без жара. Ни дуновения. Несколько часов безветрия, розово-золотого света, розовой дымки, покоя, невообразимых красок неба. Днем машины подняли пыль, и теперь она медленно опускалась, позолоченная солнцем.
Вечер нес ощущение покоя, отрешенности, какой-то завершенности во всем. Жизнь представала быстротечной и красивой, как на гравюрах Хокусаи, а за сменой форм, их внешней красотой и совершенством угадывалось что-то более важное, вечное. Так звуки органа вызывают грусть, острое переживание красоты и совершенства, понимание земного как преддверия.
– Знаешь, Андрей сегодня не стал работать, – удивленно сказала жена. Это и правда удивительно, потому что чем Андрей славен, так это феноменальной безотказностью.
– Андрюха, что с тобой?!
– Да как-то тяжело, душно, пот градом по лицу. Даже решил, что заболел. Вышел с кладбища, стало полегче. Так и сидел в тени.
– Андрей, давай честно… Не по душе тебе этим заниматься?
– Ну и это… Я как-то подумал: а вот кто-то придет и будет на нашем кладбище так же вот пересчитывать, кто сколько прожил.
– Мы же не из любопытства, Андрюша, и не развлекаемся.
– Я знаю! Я же не против, я только говорю, что в голову лезло. Может быть, тоже от жары, я откуда это знаю… Сижу я в тени, сачкую, а в голову всякое лезет…
Позже оказалось, что не один Андрей что-то захандрил. Еще двое изо всех сил порывались сбежать с кладбища, но не так откровенно, как Андрей. Эти двое старались отлучиться под благовидными предлогами: принести всем воды; отнести заполненные тетради; помогать дежурным…
С обоими я потом разговаривал, и симптомы были те же: «Чтой-то тяжело, зловеще как-то, неприятно… Сами не понимаем, в чем дело, но пот градом, а выйдешь с кладбища, полегче…»
Произошло на кладбище и еще одно интереснейшее событие, но его от меня тоже, как выяснилось, утаили, и узнал я о нем гораздо позже.
Ложились мы в этот вечер поздно, где-то уже в первом часу. Мы с Еленой Викторовной расположились на веранде лесничества: и попрохладнее, и так мы будем контролировать отряд. Перед нами была только запертая на щеколду дверь в одну хилую досочку – в общем, дверь от честного человека.
Около часу ночи вдруг бешено залаяли собаки. Дикий собачий ор поднялся где-то возле кладбища и постепенно приближался. Полное впечатление, что собаки сбегались в какое-то определенное место и начинали кого-то облаивать, а потом мчались за этим кем-то, медленно идущим вдоль деревни. И притом собак становилось все больше и больше, а к лающим в процессии присоединялись еще и все цепные псы.
Так продолжалось минут двадцать, и, постепенно приближаясь, собаки лаяли теперь совсем неподалеку от лесничества. Как я ни устал за день, странное поведение собак было уж очень интересным, и я прислушивался изо всех сил. А потом по гравию дорожки раздались приглушенные шаги.
– Слышишь?! – шепнула мне в ухо жена.
Ага, и она тоже не спит… Ее тоже разбудили собаки? А шаги все приближались к лесничеству – мелко-летучие, осторожные, словно идущий не хотел шуметь. Вскоре стало ясно, что кто-то стоит непосредственно перед дверью, может быть, метрах в двух. Я совершенно не исключал, что сейчас в щелку вставят нож или что-нибудь тонкое и станут поворачивать щеколду… Но ничего подобного не происходило. Кто-то стоял перед дверью и не делал решительно ничего; кажется, он даже и не дышал, этот кто-то (по крайней мере, сдерживал дыхание).
