Стекляшкин, не оборачиваясь, стал подниматься по склону. Ревмира извлекла Хипоню из зарослей колючего кустарника.
Двое парней самого местного вида уныло пили чай на базе.
— Здравствуйте, орлы! Что так грустно? Печенье берите.
— Здравствуйте… Спасибо… Дело вот в чем… Беда, Владимир Павлович.
— С кем беда? И какая беда?
— С вашей дочерью беда…
— Что случилось?!?!
— Она сюда приехала, вы же знаете…
— Ничего не знаю!
— Вот, приехала… И пошли они в пещеру, все вместе.
— Все вместе, это кто?
— Ваша дочь, ее парень, Мараловы… Мараловы вернулись, а городские там пропали…
— Погибли?!
— Нет… Пока просто пропали.
Реакция на сообщение была тоже в духе каждого прибывшего. Хипоня сунул в пасть бороду, судорожно соображая: что ему теперь за это будет?!
— Бедная моя деточка! — истошно выла Стекляшкина, размазывая по лицу сопли и слезы. — Ой, на кого ж ты нас оста-авила!
«Не валяла бы ты дурака, Ирина была бы сейчас с нами…» — невольно подумал Стекляшкин. И еще при виде засунувшего в рот бороду Хипони с обезумевшими глазами, мелькнуло у него в голове что-то недодуманное, поспешное… что-то вроде «променяла»…
Едва ли не впервые в жизни открыто поморщился Владимир Павлович от воплей супруги, позволил недовольству отразиться на физиономии. И резко, жестко, властно оборвал:
— Хватит орать! Ну?! Что, неясно — хватит орать, говорю! Мешаешь! Саша, сколько до пещеры?
— Часов шесть…
— Отсюда шесть? Или от деревни шесть?
— Отсюда шесть.
— Кто из деревенских лазит по пещерам?
— Пожалуй, только Динихтис.
— Немедленно поехали. В деревню, к Динихтису, потом в пещеру.
Притихнув, только что не закусив палец от изумления, смотрела Ревмира на невероятного супруга. А сошедший с нарезки Стекляшкин вбивал последние гвозди в гроб существования с женой-хозяйкой:
— Что, достукалась?! Показала всему свету, кто здесь хозяйка?! Натешилась?! Сперла клад у собственной дочери, молодец! А теперь хватит выть! И имей в виду: не найдем Ирину — и ты мне не нужна! Хоть за этого замуж иди (взмах в сторону Хипони), хоть за кого! И не ори, не мешай думать!
Выехали через полчаса, в полнейшей тишине. Стекляшкин сел возле шофера, поехал на месте начальника. Только на подходе к Малой Речке Стекляшкин заметил — в кузове тоже царила полнейшая тишина. Хипоня не стонал, даже врезаясь теменем в потолок кабины. Ревмира не скулила, только тихо вытирала слезы. Ему и правда не мешали думать. И одна только горькая мысль отравляла сознание Стекляшкина:
НУ ПОЧЕМУ ОН НЕ ДОДУМАЛСЯ ДО ЭТОГО РАНЬШЕ ?!
ГЛАВА 16
Ушельцы
1928 год. 1959 год
Есть легенды, которые расскажут почти в любой деревне, в любом из уголков Сибири. Например, про золотой клад Колчака расскажут даже в тех местах, где никогда и в помине не проходил адмирал Колчак, и даже в таких местах, про которые он и понятия не имел.
А вот именно эту легенду расскажут только в тех местах, где есть заброшенные деревни. Странная особенность брошенного жилья — оно распадается за считанные годы, даже месяцы. Почти вечно стоят кладбища, колодцы, шлюзы — все, что делали из лиственницы. Лиственничные кресты на кладбищах, костяной твердости кресты, стоят и сто лет, и двести. А выглядят, словно побыли под снегом и дождями… ну, лет двадцать. И готовы стоять еще лет двести.
Странно идти совершенно заросшей травой и зарастающей кустарником улицей брошенной русской деревни. Вот от этих кирпичных руин бывшей печки когда-то шло уютное тепло. Из нее доставали хлеб и щи. На ней лежали старики. В остывшем печном зеве мыли детей. Кто-то из тех, на кладбище, вполне возможно, и родился, и преставился именно здесь.
Вот возле этого крыльца обнимались девушка и парень. Заскрипела дверь, они отпрянули друг от друга, и девушка скромно потупилась, взялась руками за платок…
Вот от этой листвяжной стены когда-то отъезжала телега. Мужик в картузе брал в руки вожжи, чмокал лошади, двигался вниз и вперед… Хозяйка махала ему, а мужик доехал до поворота и сам махнул ей картузом.
Такие места сами наводят на размышления, на рассказывание легенд. Особенно часто рассказывают эту историю в предгорьях Саян, но и там, конечно же, рассказывают ее очень по-разному. У этой истории очень много самых различных вариантов.
Это история про то, что лет двести назад мужики поселились в лесу, дальше всех других людей, в глухой тайге и в горах. Полей на такой высоте было немного, своего хлеба не хватало. И мужики охотились, брались за извоз, торговали, уходили зимой на заработки. Небогатая была деревня.
Чаще всего рассказывают эту историю так, что в 1925 году деревня первый раз переменила название. То она была просто Ключи. А теперь мужики, в духе новых времен, назвали ее Красными Ключами. Второй раз название изменилось в 1928 году, и деревня стала называться Чапаевка. Но уже в следующем, 1929 году и это название не помогло, потому что некий оперуполномоченный добрался до деревни и начал ее коллективизировать.
Вот тут начинаются различные трактовки легенды. Одни говорят, что коллективизатора мужики дружно утопили в пруду. То ли очень уж он им надоел, то ли сделал какую-то может, и разовую, но зато очень уж большую гадость… Легенда умалчивает, как совершилась уголовщина: может, мужики умыслили дело заранее и осуществили его хладнокровно, а может, в исступлении кинулись на мерзавца, может, кто-то взял на себя грех.
Наверное, уполномоченный стал палить из нагана по иконам, или накакал в церкви, или прицепился к женщине…
Что есть вещи, которых делать нельзя потому, что нельзя никогда — оперуполномоченному вполне могло как-то и не придти в голову… А мужики в приступе утробной ненависти сперва придушили мерзавца, или кто-то посмелее остальных шарахнул негодяя колом от забора — туда, где у людей голова. А потом уже, пряча концы в воду, труп кинули в озеро… Но все это история умалчивает.
Наверняка был сговор: не выдавать. Наверняка вся деревня была повязана круговой порукой. Но не случайно же возникла поговорка про шило и мешок. Ох, не случайно…
Конечно, деревня стояла далеко от остального мира, и была не очень-то доступна. У ее основателей было важное отличие от весьма многих российских крестьян — они были лично свободны. Никакого начальства, никаких кувшинных рыл им здесь было совершенно не надо.
Деревню поставили там, где до нее трудно было добраться акцизным чиновникам, капитан-исправникам и прочим, не очень нужным в крестьянском деле, людям. И первые лет пятьдесят деревню с остальным миром соединяла вьючная тропа. Но менялась и деревня, и весь мир.
