И опять потупили головы почтенные мужики — так неправ оказался очень почтенный человек. А дед Егор рванул ворот рубахи, с хрипом уселся в дальний угол. И понимал: прижал его Борис.
— Про Минусинск уже молчу… Все ездили. А предки — даже и в Москву… Мы-то откуда знаем, какие в Москве храмы есть? Из картинок, верно? Из тех, которые от старины… А у нас у самих ничего нет, — обвел сходку глазами Борис, искал, кто на него посмотрит, кто согласен.
— И люди, боюсь, мельчать начнут… — поддержал неожиданно Пахом Евгеньевич, — не телом измельчают, а здоровьем… Старики — нет, а молодежь — почти все родственники, верно? Людей мало, до многоженства доходит.
— Ну, до многоженства — это всего раз… Случайность приключилась… С тех пор сколько парней народилось… — нестройно возражала сходка.
— Случайность? Верно… А если снова такая случайность? Мало нас… И правда, родственники все. Выходить надо, мужики. Может, не сразу. Может, думать, как выйти, когда… Но выходить надо… Погибнем.
— Нельзя выходить… Истинную околесицу несешь, Борис Николаевич… Борис… Ты не прав, Борис… Обманут нас.
И видя — слушают внимательно, дед Егор добивал, словно вколачивал тупой гвоздь:
— Обманут, точно я вам говорю. Нутром чую, не будут с нами они говорить эти… городские из долины. Мы для них кто? Мы, мужики, для них как звери. Они на машинах, у них книги, у них вон всего сколько… А мы что?! Мы так… с боку припека. Может, с ними и того… Скажем, может быть, у них больше покупать надо всякого. Но деревню не показывать, сюда не пускать. И самим не выходить ближе к другим.
И видя, что сходка внимательно слушает, что еще немного, и совсем повернется к нему деревня, решит ни в мир не выходить, ни к себе других людей не пускать, добавляет:
— Ну, что решать будем, мужики?!
Сходка мялась, сопела, шуршала одеждой, возила ногами под лавкой.
Трудно было сказать что-то первому… Что-то такое, что может быть, уже и готовы проговорить все, но ведь страшно, первому всегда страшно…
— У всех спросили… А у Бога не спросили. Как мужики, будем спрашивать?
Спокойный голос сельского попа, Андрея Стародубцева. Третий уже поп в роду. Второй, рукоположенный отцом.
— Что, мужики, может, высшую силу послушаем?
Молчание. Это понравилось всем… ведь каждая сторона верит, что высшая сила — за них. Кому-то нравится еще и потому, что как ни решай, а решать надо не сейчас… отсрочка! А отсрочка — это ведь всегда удобно. Да и решаем, получается, не мы сами, а какие-то высшие силы, и можно больше ни о чем не думать. Все понимали, кому нравится какой момент — и потому, что знали по-соседски друг друга; всего-то в избу набилось человек до тридцати — все мужики деревни. Невозможно было не узнать. И лица все открытые, наивные, ясные. Живя вот так, общиной из ста человек, забывают люди хитрость и закрытость. Этого просто не нужно.
— Надо… Нет, мужики… правда, надо… Как хотите, а ведь гады мы… Бога забыли…
И практический вопрос:
— Андрюша… камлать собираешься?
— Посмотреть хочешь? — усмехнулся священник. — Нет, не до камлания, это в другой раз. Я думаю… к Шару сходить.
Все стихли. Вытянулись лица. Последний раз в Пещеру поп ходил, дай Бог памяти, лет двадцать назад… Тогда Володька убежал, и с концами. Ушел зимой в гольцы, пропал. Не нашли — значит, мог и уйти. Старый поп, еще отец Андрея Стародубцева ходил, уже старик. Вернулся, сказал — переселяться не надо, никаких не будет неприятностей. И не было, не соврал Шар. Да, Шар — это сила… При такой важности дела и правда у него надо бы спрашивать. Но и страшно…
Андрей встал, потянулся. Еще молодой, сильный, гибкий, но уже и морщинки на физиономии, уже и первые седые волоски. Кое-кто уже уронил про него, уже назвал Андреем Ивановичем.
— Значит так, мужики… Выйду я завтра с утра. Идти до Пещеры — весь день. День — там. Обратно — тоже день. Значит, снова сходку — на четвертый день… Правильно мыслю?
— Правильно… На четвертый день и надо… Утром бы, да утром — дело. Вечером надо… — жужжали голоса односельчан.
— Значит, так: завтра ухожу. Через четыре дня…
— До свидания, батюшка.
— До свидания.
Андрей Иванович вышел в душистый горный вечер; светлый ветер нес аромат горных трав, ледников, только что прошел теплый дождь, трава была особенно зеленой. Колыхался полог облаков, по сиянию за одной из серо-сизо-матовых, летучих гряд было понятно, где солнце.
Бесшумной походкой охотника двигался домой священник. Заглянул в избу, сказал вполголоса жене: завтра ухожу… на три дня. Пелагея наклонила голову, не отрываясь от ткацкого станка. Дело обычное — быт. Завтра Андрей Иваныч возьмет котомку, наденет ее на плечо. Он не проверит, что лежит в котомке, не спросит у жены, что положила. Он будет совершенно точно знать, что там — все нужное для трех дней пути. Что жена не забудет нужного и не положит лишнего. Андрей Иванович знал и то, что жена знает, почему он только заглянул и тут же ушел на весь вечер. Надо же получить отпуск.
Если человек уходит в лес надолго, надо договориться с Хозяином. Не Хозяин дает имена, не он дает души людям, не он сотворил лес, воду и человека. Но он и не враг того, кто дал все это. Он — другой. Он хозяин в лесу, и никто не пройдет леса без его позволения. Чтобы Хозяин позволил, надо от чего-то отказаться, дать обет. Например: «не знать крови» — не убивать. Если идешь по грибы или пасти стадо — это самое лучшее. Или «не знать бабы». Тоже не худшее, когда идешь надолго в лес. И Хозяина посвящаешь во что-то важное… То ли ты живешь один и чувствуешь себя немного обездоленным, то ли это у тебя такой обет, и потому все как раз правильно. Андрей Иванович поневоле знал человеческую природу… может быть, даже слишком уж хорошо. Годится и «не трогать волоса», особенно если идешь охотиться или рыбачить — ведь в таких случаях никак нельзя давать обета «не знать крови». Или вот «не знать рыбы и мяса» — тоже хорошо. Летом и не так уж нужны ряба и мясо, а обет вполне серьезный, Хозяин его признает. С таким обетом отпускает, куда надо, и не мешает делать в лесу, что угодно. Можно и охотиться, и ловить рыбу… только добытого — не есть.
Парфеныч знает и другие отпуска, покруче. С теми, о которых была речь, любой житель должен идти в лес, и мало кто пойдет без отпуска. А есть отпуски и посерьезнее, далеко не на каждый случай жизни. Андрей Иваныч помнил, как пропала корова. И медведь ее вроде не трогал, и место было удобное для скота, без обрывов и ям в земле. Корова пропала, как растворилась.
Тогда Парфеныч долго обсуждал, как быть, с хозяином коровы, с пастухом. Каждый взял себе свои обеты, а Парфеныч еще прочитал свои статьи отпуска, тайно. Сперва перед лесом, где пропала корова, стояли все вместе — Парфеныч, хозяин, пастух, Андрей Иванович, чтобы в случае чего был бы священник. Парфеныч прочитал весь отпуск: что готовы сделать людям, чтобы Хозяин возвратил корову.
