В местах, где производят хлеб, встают очень рано, потому что днем — жарко, и чем раньше начнешь работу, тем лучше. А август — это еще летний месяц. Но отец Андрей и остальные жители Ключей только слышали, что бывают такие деревни — в стране, где когда-то жили они… вернее, их предки. Наверное, предки и вставали с первым светом, но вот в деревне, в темнохвойной тайге, вставать рано не имело особого смысла, потому что утром в Сибири всегда холодно и сыро, а вот вечера — гораздо теплее и суше.
Отец Андрей шел себе и шел, и уже к полудню вышел за пределы протоптанных людьми тропинок. К Пещере он ходил еще ребенком, но хоть и примерно — а все-таки помнил дорогу. К тому же были и приметы. Отец Андрей шел, как будто не тридцать лет назад показал ему эту дорогу отец-покойник. Словно три месяца назад он ходил по звериной тропке, пока горный хребет не станет виден под другим углом, сворачивал возле кедра, сплетенного вершинами с пихтой, выходил в долину ручейка и шел по течению, пока справа не показывался перевал, похожий на седло. Увидев перевал, отец Андрей искал подходящую тропку, пересекал вброд ручей и уходил на перевал.
У горожанина за четверть века набежала бы тьма новых впечатлений, даже помимо его воли. Мало грохочущего транспорта, мало напряженных до истерии отношений людей, мало множества мелких событий, неизбежно происходящих каждый день: всех этих мимолетных встреч, забираний в трамвай, подниманий по лестницам, прихода в незнакомые помещения и так далее, и тому подобное. У горожанина еще множество дополнительных впечатлений: читает газеты (о чем читал, не помнит через несколько часов), смотрит телевизор, который и создан специально для того, чтобы отнимать у людей время и давать им совершенно ненужные, тут же вылетающие из головы имена, факты и события.
За четверть века крысиных гонок голова оказывается набита жизнью соседей, делами героев мексиканского телесериала и деталями автобусных маршрутов, а то и вовсе какими-то обрывками, невосстановимыми, не связанными в систему обломками информации. А то, что было в его собственной судьбе десять, двадцать лет назад, горожанин не помнит. Не сможет пройти по тропинке, по которой шел пятнадцать лет назад, не узнает излучины реки, с которой расстался десять лет назад.
Отец Андрей прожил совсем другую жизнь: не имея ни малейшего представления о телевизоре и прочитав, кроме Евангелия, только две книги: «Войну и мир» и «Похождения Ивана Путилина». Сама мысль, что существуют люди, забывающие дороги или приметы лесных троп, казалась ему абсурдом и чем-то совершенно невообразимым.
И под вечер, давно спустившись с перевала, отец Андрей шел пружинистой легкой походкой, словно было ему двадцать, а не тридцать пять. Котомка весила не больше пуда, а это не вес для мужчины. Андрей Иваныч шел легко, не оберегаясь. Единственная мера предосторожности — все время он свистел, напевал, громко разговаривал сам с собой. Оружия священник не взял, и было бы неразумно внезапно появиться возле сильного, уверенного в себе и вдруг напуганного зверя. Опять же — одна мысль, что в лесу без оружия идти опасно, показалась бы отцу Андрею дикой. Не вооружаемся же мы, чтобы поехать на дачу?
К вечеру отец Андрей уже видел скалу, похожую на барсука. Ясно виден был нос, округлое ухо… Через какое-то время скала стала видна под другим углом и сделалась похожей уже не на барсука, а на кабана, и отец Андрей начал искать сосну с раздвоенной вершиной.
Колоссальная сосна в два обхвата, и на ней очень ясно видные насечки, густо затянутые смолой. Их сделал отец, Иван Гермогенович, на глазах у Андрея Ивановича, почти двадцать пять лет назад.
Отец Андрей покричал, подходя к дереву, несколько раз стукнул палкой по стволу. Только потом обошел ствол, подтянулся на руках, встал на сук… Нет, в дупле никто не поселился. Пол дупла был покрыт трухой, сверху тоже сыпалась труха, и пахло прелью. Но было сухо и тепло, и места было на троих как минимум.
Тогда отец Андрей стал громко молиться, благодарить Бога за дупло. Быстро приготовил все нужное для костерка. Костер ему был в общем-то, сам по себе совсем не нужен, нужно было, чтобы место пропахло дымом, и чтобы всем зверям стало бы ясно: тут поселился человек.
С полчаса отец Андрей сидел у живого огня, прислоняясь к стволу сосны спиной, подставляя сухому теплу то один, то другой бок, и долго ел положенное в котомку Пелагеей. В деревянной баклажке нашелся квас. Потом священник взял подходящий сук и ловко расколол его на множество тонких лучинок. В темноте пещеры можно идти и без огня, если глаза привыкнут к темноте… а он знает, как сделать, чтоб привыкли. Но ведь и факелы нужны, на всякий случай… Отец Андрей не хотел додумывать, на какой случай, при чьем появлении в пещере необходим станет живой огонь.
Потом отец Андрей набросал в костер гнилья и шишек, пока не повалил удушливый серо-черный дым, пополз в тайгу, а сам лег спать и проспал около двух часов, пока на западе в тучи не начало заваливаться солнце. Вот оно коснулось края тучи, нырнуло в нее. Отец Андрей встал лицом на восток и молился. Там, на востоке, небо было темно-синим, дымчатым, а стволики молодых кедров, их кроны высились неподвижно, как изваяния. Только плясали поденки вокруг веток.
Как всегда, красота мира помогала почувствовать благо и могущество той силы, которая создала мир, и самого отца Андрея. Не только силу и могущество, но и благость, и доброту Творца. Тот, кто сделал такой хороший, такой добрый и красивый мир, не мог не помочь тому, кто замыслил благо и кто исполняет волю всей сходки односельчан. В душу Андрея Ивановича сходило ощущения покоя и уверенности в том, что он — под высшей защитой, и ему должно быть дано все, чего он хочет.
А потом отец Андрей сложил все в дупло и особенно старательно замотал съестное — чтоб не пахло и не нашли звери. В костер он набросал еще гнилья и шишек, а сам сделал первые шаги.
Пока он стоял лицом на восток, небо изменилось. Туча отошла от края сопки, и лучи садящегося солнца брызнули веером по небосклону, поджигая нижние края нависших туч. Тучи как бы плыли в сторону отца Андрея, серо-черные сверху, желто-огненные, розовые, красные в огне небесного пожарища. «Добрый знак», — уверенно думал священник.
Метрах в ста от сосны начиналось узкое ущельице, сначала совсем неглубокое. Шагов триста — и уже крутыми стали склоны, не выбраться. Потемнело. Еще триста шагов, и впереди уже совсем темно, а сверху появился потолок. Ну вот он уже и в пещере. Отец Андрей знал, где надо надавить возле глаз и потом на голове, чтобы видеть в любой темноте. Он постоял немного, привыкая, и дальше двинулся по коридору. Теперь он видел примерно так же, как каждый человек может видеть в густых сумерках, и чувствовал себя вполне уверенно.
Отец Андрей не боялся пещер. Он вообще мало чего боялся, убежденный — священнику помогает сам Бог. И пока он хороший священник, пока он делает, как надо, — ему благо. Отец Андрей не мог сравнить себя с другими священниками, но он старался изо всех сил и был уверен, Бог отметит его усердие.
К тому же отец испытал его, как учили камасинские инородцы, кочевавшие в горной тайге, знакомые еще жителям Первых Ключей. У камасинских инородцев был обычай… Если парень хочет быть шаманом, то пожалуйста! Только пусть сначала проведет ночь в одной пещере… Если он правда шаман — духи это поймут, и парень вернется, обогащенный замечательным опытом. А если парня поутру найдут обезумевшего, с перекошенным ртом, из которого рвется крик и вой, — значит, он не настоящий шаман, и ему не помогали духи. Камасинцы не уважали русских попов, потому что они не проходили посвящения, и камасинцы не знали, настоящие они шаманы или нет. Дед Андрея, Гермоген Иванович, был первым, кто прошел испытание в пещере, уже рукоположенным священником; Андрей не видел этого, а вот отец рассказывал, как благоговели перед ним камасинские инородцы, в том числе и шаманы.
