Тогда я, помолчав, добавил:
— Скажите, Богдан Васильевич, а вы никому, кроме меня, эту историю не рассказывали?
Вот на этот вопрос Секацкий мне и не ответил, а я на ответе и не настаивал. И до сих пор не знаю — есть ли еще, кроме меня, слышавшие эту давнюю и непонятную историю.
Глава 22
ЧЕРЕЗ ПУРГУ
Паула занимала высокое и почетное положение в местном обществе — она была содержательницей дома свиданий, и молодые, незамужние девицы находились на ее попечении.
Дж. Даррелл
Это произошло в 1987 году, когда моя экспедиция вела раскопки поселения Косоголь, — это на западе Красноярского края. По мнению академика А.И. Мартынова, в скифское время тут находилась столица небольшого княжества. Скифов, обитавших на крайнем западе скифского мира, в Причерноморье, описали греки. Живших на крайнем востоке, в пустыне Алашань, — китайцы. А скифов, обитавших в Южной Сибири, описывать было особенно некому. Купцы из Персии, Средней Азии, Центральной Азии торговали с ними, но не очень интенсивно, а уж летописцы и люди ученые вообще не знали ничего определенного об этих маленьких примитивных государствах, вырастающих из союзов племен.
Тогда, в III веке до Рождества Христова, Косоголь, для нужд обороны зажатый между озером и рекой Сереж, состоял из нескольких десятков землянок, нескольких больших домов, наверное знати, и глинобитного дворца вождя, все больше становившегося царем. Наверное, было в городе немало юрт, но от них почти ничего не осталось, и судить о них трудно. Немного людей жило в городе? Так ведь это — самое начало; и Киев начинался с перевоза через Днепр, устроенного неким Кием, Рим — с крепостцы на Капитолийском холме, куда прятался маленький разбойничий народец, а Москва еще в XI веке была попросту деревушкой с курными избами, обитатели которых ловили рыбу и собирали грибы на месте будущих площадей, проспектов и храмов.
А в Косоголе скифского времени было уже орошаемое земледелие— от озера отводили воду на поля. Были глинобитные, непрочные, но дворцы, и был свой город мертвых — по склонам холма, нависающего над Косоголем, поднимались курганные могильники. Чем выше по горе — тем курганы пышнее, богаче — наверное, чем богаче человек, тем выше его хоронили.
Мы участвовали в раскопках в 1986 году, а в 1987 году сложность пребывания на Косоголе состояла в том, что академик Мартынов все никак не мог приехать, и возглавлял лагерь человек, которого я назову его кличкой — Пидорчук. Кличка возникла от того, что сей великан археологии бронзового века открыто жил в одной палатке с неким старшеклассником. Этого мальчишку с порочным, вызывающе-дерзким и неинтеллигентным лицом я тоже назову его кличкой — Мамочка. Ведь Пидорчук очень заботился о высоком положении юного любовника и требовал от студентов 3—4 курсов, чтобы они называли школьника строго по имени-отчеству и на «вы». Ну и достукался Вовка Пидорчук, получил в ответ и собственную кличку, а мальчика — Мамочка.
Косоголь-87 запомнился мне двумя событиями. Одно из них состояло в том, что в этом лагере я 12 августа 1987 года начал писать свой первый в жизни рассказ. Пидорчук в очередной раз учудил, сделал вывод, что из реки воду пить нельзя; и поскольку вся техника сломалась, воду носить предстояло на руках за три километра, из колодца. Как?! А вот так: на носилки ставится канистра, и два человека торжественно ее несут. Ушли мы из лагеря всем коллективом, сразу по окончании работ и ужина, то есть часов в семь, вернулись часа в три ночи, с полными канистрами. Выспаться время было, потому что завтра — выходной, стояла чудесная звездопадная ночь, и никто особенно не торопился. Белела каменистая дорога, насыпанная между болотами, кричали птицы в темноте, кто-то шумно возился в озере — может быть, конечно, и русалка, но, скорее всего, это охотилась ондатра. А в серебряном сиянии луны, над молчаливыми громадами холмов стояли звезды. Одинокая звезда стояла в стороне, меж двух вершин; звездочка мягко мерцала, и у меня возникла полная уверенность, что именно эту звезду как раз и видел уже придуманный герой моего первого рассказа.
Вернулись в лагерь и отнесли канистры с водой в палатку Пидорчука.
— Гражданин начальник! Вот вам вода!
— А сюда-то ее зачем?!
— А чтоб не выпили… Подержите лучше у себя!
После чего народ отправился спать, а я запалил свечу в хозпалатке и до первого света писал рассказ.
А второе происшествие было такое…
Во время обеда я ушел на берег озера, к временному домику рыбака Сереги. Кособокий рыбак-горбун ловил сетями мелкую рыбешку и охотно менял ее на вино. Я пришел с бутылкой и не только унес ведро рыбы на ужин, но еще выпил из собственной бутылки и поел превосходной ухи.
Застрекотал мотоцикл — это приехал знакомый Сергея, Вовка… Скажу правду — на самом деле я не помню, как звали этого человека, и называю его Вовкой, просто чтобы как-то называть. Приехал он, конечно же, с водкой, с сеткой-бреднем и с желанием купить еще рыбы.
Сергей выпил и пошел ловить, а мы его ждали на берегу. Лежа на травке, мы слушали, как ветер шуршит в камышах и как журчит вода. Небо уже было синее, высокое — предосеннее, ведь в Сибири осень наступает очень рано. А облака плыли еще белые, пухлые — летние.
Может быть, Володя проникся ко мне доверием, но скорее всего — я оказался для него случайным встречным, одним из тех, с кем мало вероятности увидеться еще когда-нибудь и которому открываются так же, как случайному попутчику в купе.
Несомненно, действовала и выпитая водка, и обстановка — тихо, словно на краю земли, очень тепло и хорошо. А поскольку он носил эту историю в себе и сильно хотел ее рассказать, то вот ему и представился случай. Меня эта история поразила, и я передаю ее почти так, как услышал.
Володя был из железнодорожников; его дед был путевым обходчиком, а отец и дядька поднялись уже до машинистов; такая же судьба уготована была и парню — если только не закончит, по выражению родственников, какой-нибудь институт. Но и в этом случае родственники хотели, чтобы Володя работал на железной дороге; похоже, дело тут было не только в выгодности работы или в наметившейся семейной традиции, сколько в понятности для них самих того, чем будет заниматься сын и племянник.
Семья считала себя весьма обеспеченной и занимающей неплохое положение по понятиям станции Глушь. Володе светило будущее уж вовсе лучезарное — работать на железной дороге, и притом с высшим образованием. И когда Володя стал дружить с хакасской девушкой из сильно пьющей семьи, родственники горели одним желанием: как бы все это побыстрее прекратить.
Для родственников Марины, скотников из захолустного колхоза, вообще было не очень важно, за кого выйдет замуж Марина и выйдет ли она вообще. Их как-то больше интересовало, сколько водки они выпьют сегодня и будет ли на что им выпить завтра. Они пасли скот, потому что не умели делать совершенно ничего другого. Пасти скот было для них таким же естественным, само собой разумеющимся занятием, как для русского сельского жителя — сажать картошку весной и квасить капусту по осени. Но и этого дела они по-настоящему не любили, и вообще, похоже, не любили ничего на свете, в том числе и собственных детей, может быть, кроме водки. Жизнь была устроена, и не ими устроена так, что надо пасти скот и заводить детей… Но ведь из этого не следует, что скот и детей надо любить.
