Примерно в то же самое время, когда вся страна ломала голову над тайными методами, используемыми немецкой агентурой для осуществления своих злодеяний, некоторым жителям Порта стало известно некое новое и, нужно сказать, весьма необычное обстоятельство, касающееся убийства семьи Уильямс перед воротами их дома. Не помню, говорил ли я уже о том, что древняя римская дорога, называемая Хайуэй, пролегает по длинному крутому склону холма, который постепенно поднимается к западу, а затем идет на спад и резко обрывается к морю. По обе стороны дороги местность переходит то в густые тенистые леса, то в злачные пастбища, то в хлебные поля, но по большей части там господствуют пустынные, непригодные для земледелия пространства, столь характерные для Арфона
[43]
. Длинные и узкие поля тянутся по крутому склону холма и частенько неожиданным образом заканчиваются какими-нибудь ямами и лощинами, а иногда между ними вклинивается родник, скрытый от посторонних глаз ясеневыми рощами и колючим кустарником. Под кронами деревьев густо растут камыш и тростник, а но обеим сторонам полей зеленеют частые заросли папоротника-орляка, перемежающиеся топорщащимся дроком и хищными кустами терновника, с ветвей которого причудливо свисает бахрома зеленого лишайника. Таковы земли по обе стороны Хайуэя.
На нижних откосах дороги, на расстоянии в три-четыре полевых надела от дома Уильямсов, расположился военный лагерь. Этот участок земли уже давно облюбовали военные, и со временем его площадь понемногу расширялась и застраивалась бараками. Но летом 1915 года бараков еще не было, и прибывшие на учения воинские подразделения разместились в многочисленных палатках.
Так вот, суть необычного обстоятельства, открывшегося обитателям Порта, заключалась в том, что в ту же самую ночь, когда на старой римской дороге была зверски убита фермерская семья, этот военный лагерь был едва не втоптан в землю обезумевшими от ужаса лошадьми.
В половине десятого, как обычно, прозвучал сигнал отбоя, и вскоре большинство обитателей палаток уже спало крепким сном. Проснулись они от ужасного грохота. Прямо у них над головами, на крутом склоне холма, раздавался стук копыт. В следующее мгновение на лагерь налетело около полудюжины лошадей — неведомо чем перепуганные животные топтали палатки и людей. Позднее выяснилось, что двое солдат были затоптаны насмерть, а десятки получили сильные ушибы.
Началась дикая сумятица. Люди стенали и вопили во мраке, путаясь в брезентовых полотнищах и перекрученных веревках; иные — совсем еще безусые мальчишки — стали кричать, что на побережье высадились немцы; другие отчаянно ругались, протирая залитые кровью глаза; третьи, не до конца очнувшись от глубокого сна, принялись драться со своими же товарищами. Офицеры во всю глотку орали на сержантов, а только что вернувшиеся из деревни отпускники, придя в ужас от представшего их глазам зрелища и будучи не в силах что-либо понять в этом безумном вихре воплей, проклятий и стонов, бросились прочь из лагеря и всю оставшуюся ночь спасали свои жизни в деревенской пивнушке. Словом, все перемешалось в этой безумнейшей кутерьме.
Военным еще повезло, что на их лагерь напала лишь небольшая часть табуна. Те, кто видел остальных лошадей, рассказывали, что они мчались вниз по склону невиданным галопом. Миновав лагерь, они рассыпались по полю, но часа через два одна за другой вышли к расположенному над лагерем пастбищу. Утром они уже мирно пощипывали траву, и единственное, что выдавало их участие в ночном переполохе, была грязь, которой они забрызгали себя, когда скакали через заболоченный участок земли. Живший по соседству фермер уверял, что они вели себя так же спокойно, как любые другие лошади в округе и что, глядя на них, никому бы и в голову не пришло заподозрить их в буйном норове.
— Ей-богу! — добавил он. — Сдается мне, что ночью они увидали самого дьявола, раз так перепугались. Боже, спаси нас грешных!
Ночное происшествие в лагере стало известно завсегдатаям "Порт-Клуба" как раз в те дни, когда там обсуждался каверзный вопрос о "злодеяниях немцев", как стало принято называть совершившиеся убийства. Отчаянный бег деревенских лошадей был немедленно расценен как свидетельство исключительного коварного образа действий вражеской агентуры. Офицер, находившийся в момент происшествия в лагере, сообщил одному из членов клуба, что бросившиеся на палатки с людьми лошади от страха впали в неистовство. При этом он добавил, что никогда прежде не видывал лошадей в подобном состоянии. Разумеется, вслед за тем последовала бесконечная дискуссия о природе ужасного явления, которое ввергло иол-дюжины смирных животных в буйное помешательство.
В самый разгар этих толков стало известно о нескольких других происшествиях, породивших новые слухи, которые дошли из городка из окрестных ферм. Если быть точным, их принесли с собой крестьяне, пришедшие по случаю базарного дня в Порт продать пару-другую куриц, корзинку яиц и свежую партию овощей со своего огорода. То были, собственно, даже и не слухи, а обрывки разговоров, подхваченные горничными на улице и принесенные в подолах их любознательным хозяйкам. Именно таким образом стало известно об ужасном поведении пчел в местечке Плас-Невид — насекомые вдруг сделались агрессивными и принялись кусаться почище нолевых ос. Они тучами вились вокруг пасечника, пытавшегося перевести рой в другое место, садились ему на лицо и ползали по нему в таком множестве, что не было видно ни кусочка его одежды. Они так сильно изжалили его, что врач не мог поручиться за жизнь бедняги. Затем они набросились на девушку, вышедшую взглянуть на рассвирепевший рой, — облепили ее со всех сторон и изжалили до смерти. Свершив это смертоубийство, пчелы полетели к чаще за домом и там забились в дупло дерева, к которому с тех пор люди опасались подходить ближе чем на сто ярдов, ибо обезумевшие насекомые только и ждали возможности наброситься на кого-нибудь.
То же самое произошло еще на трех или четырех фермах, где держали пчел. Почти сразу же вслед за тем город наполнился уже не столь вразумительными и заслуживавшими доверия рассказами об овчарках — этих добродушных и от природы преданных животных, — ни с того ни с сего превратившихся в свирепых зверей. Говорили, что они немилосердно покусали несколько крестьянских детей, причем одного до смерти. Не знаю, как насчет овчарок, а вот история о прискорбном помешательстве любимца миссис Оуэн — петуха породы брахман-доркинг — заслуживает абсолютного доверия. В одно субботнее утро сия почтенная домохозяйка появилась в Порте с лицом и шеей, сплошь заклеенными лечебным пластырем, и горестно поведала о том, как накануне вечером вышла во двор накормить кур и индюшек и неожиданно подверглась жестокому нападению своего пернатого друга. Петух молнией налетел на нее и принялся самым неблагодарным образом клеваться куда ни попадя. Прежде чем ей удалось отбиться от него, он нанес ей весьма серьезные повреждения.
— Счастье мое, что у меня под рукой оказался подходящий колышек. — рассказывала она. — Уж так я его лупила, так лупила — пока из него дух не вылетел! Ну что же это такое творится на свете, а?
