В свободное время Дайсон захаживал в маленькое кафе, надеясь встретить там мистера Уилкинса. Он пристально вглядывался в заполонившее лондонские улицы полчище мужчин в очках, ничуть не сомневаясь, что, доведись ему встретить того типа, что выбежал из булочной, он непременно вспомнит его. Однако все его старания не принесли хоть сколько-нибудь ценных результатов, и Дайсону потребовалась вся его пылкая убежденность в собственных детективных способностях, дабы окончательно не пасть духом.
Теперь он переживал одновременно за два дела: день за днем расхаживая по людным или пустынным улицам, заглядывая в глухие кварталы и не теряя бдительности на перекрестках, он, с одной стороны, безмерно тревожился о том, что история золотой монеты не имеет продолжения, а с другой — не понимал, куда могли запропаститься прямодушный Уилкинс и избегаемый им молодой человек в очках.
Сидя как-то вечером в баре на извозчичьей бирже Стрэнда, он курил трубку и ломал себе голову над всеми этими проблемами. Упорство, с коим увиливали от него лица, которых он так страстно жаждал встретить, придавало стоявшему перед ним пиву привкус горечи. Дайсон так увлекся дедукцией, что и не заметил, как начал разговаривать сам с собою вслух.
— Господи, какая нелепица! — в частности сказал он. — Какой-то странный тип пристает ко мне на тротуаре и начинает уверять, что ужасно боится робкого молодого человека в очках, а потом вся эта чепуха никак не может вылететь у меня из головы! Готов поклясться, у меня внутри зреет какое-то чудовищное предчувствие!
Еще до того, как он успел произнести последние слова, из-за перегородки соседнего отделения выглянула чья-то голова — выглянула и снова скрылась. Пока Дайсон соображал, что бы все это могло значить, дверца его собственной кабины распахнулась и на пороге появился щеголеватый, гладко выбритый и весьма улыбчивый господин.
— Простите, сэр, — вежливо начал незнакомец, — что посягаю на ваше одиночество, но минуту назад вы позволили себе сделать замечание…
— Да, — ответил Дайсон. — Я бился над решением одной нелепейшей загадки и, очевидно, думал вслух. Поскольку вы всё слышали и, как видно, вас это заинтересовало, то, может быть, вы сумеете развеять мое недоумение?
— Право, не знаю, что и сказать. Все это чистой воды совпадение. Тут нужно держать ухо востро. Полагаю, сэр, что вы не откажетесь оказать содействие правосудию?
— Правосудие, — с готовностью подхватил Дайсон, — является столь широко толкуемым термином, что я не решаюсь с ходу дать вам внятный ответ. В любом случае здесь не слишком подходящее место для подобных разговоров. Может быть, соизволите заглянуть ко мне в гости?
— Благодарю вас, вы очень любезны. Меня зовут Бартон — жаль только, сейчас при мне нет карточки. Вы живете недалеко?
— В десяти минутах отсюда.
Мистер Бартон вынул часы и, словно что-то прикидывая в уме, пошевелил губами.
— Мне нужно успеть на поезд, — сказал он. — Но, с другой стороны, времени еще достаточно. Так что я вполне могу пойти с вами. Уверен, мы славно побеседуем.
К театральным подъездам уже вовсю стекались люди, улицы наполнились гомоном, и Дайсон довольно поглядывал по сторонам. Мерцающие ряды газовых фонарей, слепящие огни электрических ламп, снующие туда-сюда и беспрестанно позвякивающие колокольчиками экипажи, переполненные до отказа омнибусы, целеустремленно спешащие во всех направлениях пешеходы — все это ласкало глаз и ублажало слух. Изящный шпиль церкви Святой Марии но одну руку и последний отблеск заката по другую вдохновляли ею, как цветение какого-нибудь утесника вдохновляло Линнея
[88]
.
Когда они переходили улицу, мистер Бартон перехватил ласковый взгляд Дайсона.
— Я вижу, вас радуют красоты Лондона, — сказал он. — Для меня этот вечный город также является первой и единственной любовью. Да, лишь немногим дано проникнуть за завесу мнимого однообразия и бессмыслицы его жизни! Лишь немногим! В одной газете (у нее, как говорят, самый большой в мире тираж) мне попалось животрепещущее сравнение Лондона с Парижем — сравнение, которое по праву может послужить лавровым венком воинствующей глупости. Представьте себе, каким заурядным умом надо обладать, чтобы предпочесть парижские бульвары нашим лондонским улицам. Вообразите человека, взывающего к полному разрушению нашего восхитительнейшего города. И все ради того, чтобы скучная безликость этого гроба, именуемого Парижем, была воспроизведена здесь, в столице великой империи!
— Дорогой сэр! — сказал Дайсон, тут же проникшись к Бартону глубочайшим уважением. — Я всей душой соглашаюсь с вашим мнением, но не могу разделить вашего удивления. Вы слышали, сколько Джордж Элиот
[89]
получил за свою "Ромолу"? Известен ли вам тираж "Роберта Элсмера"
[90]
? Читаете ли вы регулярно "Тит-Битс"
[91]
? Нет? Вот и напрасно — для меня вся эта ерунда является неиссякаемым поводом благодарить Господа за то, что Лондон еще двадцать лет назад не превратили в коллекцию бульваров. Я восторгаюсь этой тонкой кромкой горизонта, что протянулась за блеклой зеленью деревьев, гаснущей голубизной неба и рдеющими облаками заката. Но еще больше, чем восторгаюсь, я удивляюсь. Возьмите Церковь Святой Марии — уже одно то, что она уцелела, есть истинное чудо. А ведь шедевру безупречной красоты невозможно устоять против линии омнибусов! Решение суда заведомо известно! Вы наверняка не читали письмо человека, который предлагал безо всяких церемоний отменить систему таинств, а заодно с нею и сохранившийся с незапамятных времен способ исчисления Пасхи. — его, видите ли, не устраивает, что у сына каникулы начинаются с двадцать пятого марта! Однако пойдемте дальше.
Наслаждаясь городским пейзажем, они немного постояли на углу улицы, пересекавшей северную часть Стрэнда. Затем Дайсон жестом указал направление, и они двинулись по относительно пустынным кварталам, забирая чуть-чуть вправо и вверх. Вскоре они уже входили в квартиру Дайсона, которую тот снимал на самой окраине Блумсбери.
