И одета она была так, как будто полчаса назад вышла из дома на прогулку и вот — невесть как очутилась в бывшем винном погребе старого замка — в серенькую юбочку, в белую блузочку с кружевным воротничком и розовою кофточку.
Она молчала, и Димка тоже не мог вымолвить ни слова, как будто забыл, как это — говорить! Но и молчать уже было нельзя, и без того он уже выглядел полным идиотом!
— Ты… откуда? — промямлил Димка по-польски.
Потом тоже самое на идише. Потом, запнувшись на мгновение на том языке, на котором почти даже не думал уже в последнее время.
— Тебя как зовут? — отрывисто спросил он по-русски.
— Ой! — сказала девочка, и вдруг заплакала.
Заплакала горько, навзрыд, а потом засмеялась сквозь слезы. А потом кинулась к Димке и обняла его так крепко, что у мальчика перехватило дыхание, то ли от ее пахнущих летом волос, то ли от тепла ее щеки, прижавшейся к его щеке.
— Ты чего? — пробормотал Димка, отстраняясь, и чувствуя с досадой, что снова краснеет.
— Ты наш? Советский? — девочка смотрела на него, улыбалась жалобно и счастливо, и слезы все еще текли из ее глаз.
— Ну да… А ты… Тоже?
Ну вот, теперь он не только хлопает глазами и мямлит, но еще и глупые вопросы задает!
— Да… Да… — закивала девочка, — Меня Таня зовут. А тебя?
— Дима…
— Ты откуда?
— Из Гомеля.
— А я из Смоленска! Ой, как же здорово! Я уже сто лет не с кем не говорила! Ничего не понимаю, что происходит! А ты понимаешь? Зачем нас сюда привезли? Говорили — на работу. А где здесь работать? Я ничего не понимаю! Уже два дня сижу здесь и сижу, ничего не делаю, скучно и страшно! Сыро здесь ужасно, особенно по ночам, и мокрицы какие-то бегают, прямо по постели! Бр-р! Ты боишься мокриц? Я просто терпеть их не могу!
Она говорила… говорила… а Димка смотрел на нее и кивал.
— Но по крайней мере здесь позволили вымыться! И мыло дали, и мочалку, и постирать позволили!
Она вдруг замолчала, может быть заметила, что у собеседника какое-то странное выражение лица, потом тихо спросила:
— А ты языки знаешь? Может спросишь у него? Он мне ничего не отвечает.
— Кто? — хотел удивиться Димка, но проследив за Таниным взглядом, увидел сам.
На дальней кровати у самого окна, свернувшись калачиком под одеялом кто-то лежал.
— Когда меня привели, он здесь уже был… Он не всегда так лежит встает, ходит, ест, делает все, что ему велят, но ничего не говорит! Мне так его жалко, Дим!.. И мне страшно… У него такое… лицо!
У него было нормальное лицо! Нет, не нормальное — привычное. Отрешенное, застывшее, с пустыми глазами, на дне которых только туман… туман… Димка заговорил по-польски и на сей раз сразу угадал.
— Здравствуй, — сказал он, стараясь отчетливо произносить каждое слово, — Меня зовут Дима, она — Таня. Тебя как зовут?
— Януш… — прошептал мальчик одними губами.
При этом смотрел он по прежнему куда-то мимо.
Таня подошла, присела на корточки, заглянула в бледное застывшее лицо.
— Что он сказал тебе?
— Его зовут Януш.
— Януш… Поляк?
Димка пожал плечами.
— Он потом все расскажет, Тань… Может быть. Ты не трогай его сейчас, ладно?
Девочка кивнула. Она сидела сгорбившись, засунув ладошки между коленями и крепко-крепко сжав их. Волосы закрыли ее лицо, и Димка откинул темную легкую прядку, заставив себя улыбнуться, заглянул в побледневшее лицо, с закушенной добела губой, с глазами полными слез.
— Да чего ты, Танька? Чего плакать-то? Не бьют, кормят… Кормят?
Таня кивнула.
— Постель смотри какая! С подушкой, с одеялом! Почти как дома. Спать можно сколько хочешь… Чего ты плачешь-то?
Девочка засмеялась сквозь слезы.
— Глупый ты! Ну ведь зачем-то нас сюда привезли! Я боюсь, просто боюсь! Неужели тебе не страшно?
— Не страшно, — соврал Димка, — Чего бояться заранее?
Он поднялся, подошел к ближайшей к окну кровати, подергал за ножку, та даже не шелохнулась, потом забрался на верхнюю койку, свесился с нее, держась одной рукой за железную перекладину и сумел заглянуть в маленькое, закрытое толстыми прутьями окошко.
Он увидел заскорузлый ствол дерева, пучок травы — больше ничего.
— Что там? — с интересом спросила Таня.
Димка покачал головой. Действительно ничего, совсем ничего… Все обыденно, просто, незначительно, и все-таки — что-то не так, какая-то мелочь…
Мальчик сел на кровати, свесив ноги и засунув ладони между коленями, как только что Таня.
Что же показалось ему странным?
Решетка на окне. Такая же новенькая, как во всех окнах замка — она слишком белая и блестящая, железо не выглядит так!
Но что это, если не железо?
С риском свалиться и сломать себе шею, Димка добрался до решетки кончиками пальцев, поскреб ногтем и решетка в том месте засияла просто снежной белизной.
Вот это да! Что же это за металл использовали немцы?!
И главное — зачем?!
Вечером Димку отвели в душ, выдали мыло и полотенце, потом — чистое белье и рубашку.
На ужин дали миску перловки с мясом. И компот!
Сытый, чистый, лежа в мягкой, удобной постели Димка однако долго не мог уснуть, слишком хорошо ему наверное было… непривычно. Он выбрал себе ту самую кровать с которой можно было дотянуться до окошка. Пусть там вечный сквозняк и сыростью веет, зато видно ствол дерева и пучок травы, зато слышно каждый шорох.
«Двенадцать кроватей, — думал Димка, задумчиво глядя на черный прямоугольник густой, вкусно пахнущей свежестью темноты, — Значит привезут еще девятерых. Только детей или взрослых тоже? И НАЧНУТ ли они до того, как все места будут заняты?..»
Начнут… Димка не знал, что задумали немцы, но никаких иллюзий, конечно, не питал. Гигиена, хорошее питание, забота о здоровье — все это не из человеколюбия, все это имеет конкретную четкую цель.
Он уже начал засыпать, когда вдруг проснулся от тихого плача, хотел было слезть, подойти, сказать что-нибудь утешительное мальчишке, но тут услышал шепот Тани.
Девочка стояла на коленях перед кроватью Януша, говорила что-то протяжное, нежное, а Януш, обнимал ее крепко за шею и уже только всхлипывал, все реже и реже.
Димка так и заснул под этот шепот, под это всхлипывание и проснулся, когда уж совсем рассвело от грохота захлопывающейся двери и от громкого, как трубный глас, отчаянного рева.
Их было двое.
Мальчик и девочка.
