У Монаха дела обстояли не лучше. Огонь на площадке то затихал, переходя на отдельные, словно рваные всплески, то вновь превращался в неудержимый убийственный поток. Он разражался длинными очередями, заканчивая каждую одним или несколькими одиночными выстрелами, словно расставляя знаки препинания в своей ответной речи.
Такими темпами очень скоро мы обсохнем, а там бери нас голыми руками. Закинув автомат, я вытащил пистолет, и первые два выстрела произвел наугад в сторону колоны.
Я снова поразился мощи оружия и его абсолютно неэффективной на первый взгляд работе: не было ни всполохов огня, ни звуков выстрелов. Просто нажал два раза на спуск, и тут же с противоположной стороны раздался оглушительный грохот, и посыпался камень. Огонь за колонной стих, я высунулся из-за угла и выстрелил еще. Опять загрохотало и посыпалось. Я услышал, как крикнул Монах:
— Лёха, граната!
Я выстрелил несколько раз по лестнице и спрятался. Затрещало разлетевшееся в щепки дерево, рухнуло что-то тяжелое, и через секунду полыхнуло огнем, уши заложило, обдало жаром. Второй взрыв последовал почти сразу за первым, он был много мощнее, пол покачнулся под ногами от поднявшейся пыли. Стало нечем дышать. С трудом сдерживая рвавшийся наружу кашель, прижал к лицу рукав куртки и пытался продышаться сквозь ткань.
Повисла долгая пауза. Казалось, она длилась целую вечность, если бы я был сообразительнее, то придумал бы себе новую жизнь, но пришлось очнуться в той реальности, к которой я привык.
— Лёха! Алексей! — Голос Монаха, сопровождаемый откликами эха, прозвучал как удар хлыста, и только тогда я сообразил, какая кругом звенящая тишина. Все смолкло. Если кто из наемников на лестнице и остался цел после двух взрывов, признаков жизни не подавал.
— Алексей! — снова позвал Монах. — Алексей! Ты цел?!
— Почти, — сдавленным шепотом отозвался я. — Только бок ободрало.
— Сильно?
— Ерунда, жить буду. Сам как?
— Порядок.
Мы переговаривались в темноте, не рискуя приблизиться друг к другу. После горячки скоротечного ожесточенного боя наши голоса срывались. Я реально ощущал туго натянутую в воздухе и проходящую сквозь меня тонкую струну, начинающую вибрировать и звучать в неуловимом для слуха диапазоне, от малейшего напряжения мышц, от одного только слова, даже думать было нельзя, чтобы не вызвать ее дрожания. Из опасения, что она лопнет и я, и Монах, что мы оба разом перестанем существовать, и все, что нас окружает, потеряет всякую для нас привлекательность. И от этого становилось как-то по-особенному жутко. В чем именно заключалась эта особенность — толком не мог для себя определить, но твердое убеждение в том, что, как только я это пойму, освобожусь от переживаний. Напряжение разом спадет и смогу наконец надышаться. Это заставляло цепляться за мысль, как за последнюю соломинку. И когда я почти разгадал выпавшую нехитрую головоломку, меня с головой затопило новыми переживаниями.
Причем буквально.
Свет вспыхнул так неожиданно, что я невольно чертыхнулся. В глаза словно ткнули растопыренными пальцами. Прошла пара минут, прежде чем проморгался и стал ясно различать цвета и предметы, насколько это было возможно сквозь пороховой дым и взвешенную в воздухе каменную пыль.
Выглянув из укрытия, поразился масштабам произведенных в холле разрушений, он поистине потрясал. Левая лестница полностью обрушена и представляла собой груду разнородного хлама на полу, своеобразный конгломерат из раскрошенного бетона перекрученной арматуры и обломков перил.
Слишком много разрушений от двух гранат, я с уважением посмотрел на пистолет в своей руке и убрал его в гнездо разгрузки.
У входа вид был не лучше.
Двери и оконные рамы вынесены на улицу. От двух ближних колонн фактически ничего не осталось, только лежащие на полу искореженные, перекрученные между собой армирующие металлические стержни. Две другие колонны походили на яблочные огрызки, к ним по мраморной облицовке пола протянулась взрытая метровая борозда, будто пропаханная гигантским плугом. Трупов видно не было.
Я рискнул и вышел на открытое пространство. Монах потянулся за мной. Он затравленно озирался, выискивая подходящую цель, безустанно водя дулом автомата из стороны в сторону. Он был похож на перебравшего хмельного мельника, с головы до ног обсыпанного мукой, взъерошенного и совершенного дикого. Я мельком глянул на себя и убедился, что мало отличаюсь от него, только в районе левого подреберья куртка выкрашена какой-то дрянью: на камуфляже кровь похожа на грязь, она сливается с ним. Я сделал это наблюдение только что и ничуть ему не обрадовался, так как в глубине души подозревал это очень и очень давно.
— У тебя кровь, — первое что сказал Монах, когда мы переглянулись.
Я посмотрел на свой бок, потрогал окровавленную куртку. От прикосновения рану защипало и, тем не менее, отмахнулся и сказал:
— Забудь.
— Надо перевязать.
— Сначала объясни, чего это они перестрелку между собой начали?
Монах подошел ко мне и несильно хлопнул по шее.
— Второй раз за день говорю тебе: плохо я тебя учил. Они с двух точек лупили по одной цели.
— У тебя что, на все есть ответ?
— Почти, — ответил он.
— Тогда скажи, почему меня тошнит?
Я ждал следующей ключевой фразы, которая сразу бы меня взбодрила, но Монах лишь пожал плечами.
— Он там лежит, — сказал Монах. — Пойдем, проверим.
Андрей не был похож сам на себя. Он надулся как мыльный пузырь, до последнего предела, и без того мощная мускулатура обозначилась еще больше, походя своим рельефом на исполосованную рвами холмистую возвышенность. От него заметно тянуло тухлятиной — странно. Полтора десятка отрезанных, нанизанных на леску пальцев валялись рядом, и казалось, Андрей тянулся к своим страшным трофеям из последних сил, но так и не смог достать. Навскидку я насчитал двадцать или около того пулевых ран, и это лишь на голой спине. Видимо, наемники сильно перепугались, увидев нашего здоровяка.
И понятно почему.
Вблизи находились, распластавшись на полу, два мертвых наемника. Один на первый взгляд без явных признаков насильственной смерти, он лежал на спине с открытыми глазами, на его лице застыло выражение, какое бывает у человека, когда тот пытается проглотить кусок плохо пережеванной пищи. Приглядевшись к нему повнимательнее, я понял, почему он так странно выглядит. Ссадины и глубокие царапины на горле и вдавленный кадык ясно объясняли, чем парень подавился.
Второй мертвец не вызывал нареканий ни с одной из сторон. Убит чисто как напоказ, как манекен на тренировке. По гарду всаженная рукоять ножа торчала из затылка. Труп лежал лицом вниз в кровавой кляксе, раскинув руки. Зная приблизительно длину клинка, мог предположить, что лезвие прошило голову насквозь. Не из любопытства, скорее в подтверждение своих домыслов, перевернул мертвеца носком ботинка. Высоко вскинув руку и излишне театрально опустив ее, покойник откинулся на спину. На его лбу, практически посередине, располагалось небольшое треугольное отверстие, заткнутое изнутри легированной сталью, но не настолько плотно, чтобы кровь не подтекала. Глаза тоже открыты. Алые, из-за лопнувших капилляров белки и две потекшие того же цвета слезы, мешали прочесть их выражение. Сколько я ни вглядывался, ничего, кроме удивления, не увидел. Я даже представил себе картинку, отчего этот прохвост так офигел. Наверное, стоял как рохля, ковырял пальцем в ноздре в поисках глубокого смысла. И тут через затылок пришло прозрение, и настолько яркое, что не оставалось ничего другого, как упасть на пол и обнять его, в надежде узнать еще больше.
