Кто-то кладет мне руку на плечо. Доун стоит рядом со мной, и ее лицо пышет жаром. Она взволнована.
— Невероятно! Давай я тебе кое-что покажу.
Доун ведет меня к стене, отдергивает висящую на ней простыню, и я вижу темную нишу, в которой притаилось ползучее чудовище. Всего в нескольких футах от меня десятки паучьих ног. Такая машина мне знакома — она была последним, что увидели мои прежние глаза.
Я с воплем отшатываюсь, пытаюсь убежать.
Доун хватает меня за воротник рубашки. Я вырываюсь, бью и царапаю Доун, но она слишком сильная.
— Матильда, послушай меня. Все в порядке. Она отключена.
Только лишившись глаз, я поняла, как сильно мне хочется плакать.
— Это та самая машина, которая тебя поранила? — спрашивает Доун.
Я могу лишь кивнуть.
— Все хорошо, детка. Я понимаю. Все хорошо.
Доун гладит меня по голове. Мне так хочется закрыть глаза. Но сделать это я не могу, и поэтому я смотрю, как на лице Доун тихо пульсируют сосуды. Затем она сажает меня на шлакоблок. Мышцы ее лица напрягаются.
— Матильда, эта машина называется «автодок». Мы притащили ее с поверхности. Люди пострадали… люди погибли ради того, чтобы принести сюда робота. Но использовать его мы не можем, а почему — неизвестно. А у тебя, Матильда, особый дар. Ты ведь знаешь об этом, да?
— Глаза.
— Верно, золотце. У тебя особые глаза. Но мне кажется, что машина у тебя не только на лице, но и в мозгу. Ты же заставила «иглозуба» двигаться просто силой мысли, верно?
— Да.
— Может, попытаешься сделать то же самое с автодоком? — Доун снова отдергивает занавеску. Теперь я вижу, что переплетенные ноги прикреплены к белому овальному корпусу. Там, где ноги соединяются с телом, видны темные зазоры. Машина похожа на червяка, которых мы с Ноланом когда-то копали на дворе.
Я дрожу, но не отворачиваюсь.
— Зачем?
— Для начала затем, чтобы спасти твоего братика, солнышко.
Доун вытаскивает автодок на середину комнаты. Полчаса я сижу, скрестив ноги, рядом с машиной и фокусирую на ней внимание, как раньше на «иглозубе». Сначала ноги автодока только слегка подергивались, потом я начала двигать ими по-настоящему.
Скоро я уже чувствую все его конечности. К каждой прикреплен инструмент; я узнаю только некоторые — скальпели, лазеры, фонарики. Спустя некоторое время машина уже не кажется совсем чужой. Я понимаю, каково это — иметь дюжину рук, помнить, где они находятся, и при этом сосредотачивать внимание на двух, которыми пользуешься в данный момент. Я сгибаю ноги паука снова и снова и чувствую себя все более уверенно.
И вдруг автодок заговаривает со мной: «Инициирован режим диагностики интерфейса. Выберите функцию».
Я отшатываюсь, внимание рассеивается. Слова были в моей голове, словно бы плыли по лбу изнутри. Как автодоку удалось поместить слова в мою голову?
Только сейчас я замечаю толпу — в тоннель пришли около десятка выживших. Обступив меня полукругом, они наблюдают за мной. Я не видела столько людей одновременно с тех пор, как у меня появились новые глаза. Позади Доун, обхватив ее, стоит мужчина, и она взяла его руки в свои. В мою сторону летит пульсирующий поток красно-оранжевого света, исходящий из их сердец. Я даже расстроена, ведь мне никогда не удастся объяснить людям, как он прекрасен.
— Матильда, это мой муж Маркус, — говорит Доун.
— Рада познакомиться с вами, Маркус, — говорю я.
Маркус просто кивает — кажется, он лишился дара речи.
— Про остальных я уже рассказывала, — говорит Доун.
Люди бормочут приветствия. Затем ко мне подходит какой-то парень, довольно симпатичный, с острым подбородком и высокими скулами. Одна его рука замотана в полотенце.
— Я Том. — Он садится на корточки рядом со мной.
Я отворачиваюсь; мне стыдно, что у меня такое лицо.
— Не бойся. — Том разворачивает полотенце: вместо кисти у него кусок холодного металла в форме ножниц. Я удивленно смотрю на Тома; он улыбается. Я тоже, но потом мне снова становится неловко, и я отвожу глаза.
Затем я прикасаюсь к металлической руке, заглядываю в нее. Удивительно, как слились живая плоть и механизмы. Никогда еще не видела такой сложной машины.
Я вглядываюсь в других людей и вижу кусочки металла и пластика. Значит, не все здесь состоят только из плоти, некоторые похожи на меня и Тома.
— Почему вы такие? — спрашиваю я.
— Машины сделали нас другими, — отвечает Том. — Мы изменились, но остались прежними. Мы называем себя «транслюди».
Транслюди.
Том указывает на мои глаза.
— Можно потрогать?
Я киваю, и он, наклонившись, заглядывает мне в глаза и легонько проводит пальцами в том месте, где кожа превращается в металл.
— Никогда такого не видел. Но, похоже, роботам не удалось закончить дело. Что произошло, Матильда?
— Мама.
Это все, что я могу выговорить.
Том встает.
— Доун, это удивительно! — восклицает он. — На имплантате нет управляющего, робы не успели его встроить. Кто знает, на что она способна.
Сердца людей бьются все быстрее, посылая ко мне каскад волн.
— Почему вы взволнованы? — спрашиваю я.
— Мы думаем, что ты можешь разговаривать с машинами, — отвечает Доун.
Нолан стонет. Мы прибыли сюда два часа назад, и он выглядит ужасно. Я слышу его прерывистое дыхание.
— Я должна помочь брату.
Пять минут спустя Маркус и Том кладут Нолана рядом с автодоком. Машина застыла, подняв ноги, словно иглы, над телом моего спящего братика.
— Матильда, сделай рентген, — говорит Доун.
Я кладу руку на автодока и мысленно обращаюсь к нему:
— Привет. Ты здесь?
Выберите функцию.
— Рентген?
Извиваясь и странно пощелкивая, паучьи лапы приходят в движение: одни отодвигаются в сторону, чтобы не мешать, другие ползут вдоль тела Нолана, лежащего без сознания.
В голове появляются слова и картинки. Переверните пациента. Снимите с него одежду.
Я осторожно переворачиваю Нолана на живот и задираю его рубашку. Вдоль позвонков видны темные пятна запекшейся крови.
«Исправь его», — мысленно обращаюсь я к автодоку.
Ошибка, — отвечает он. — Хирургические функции недоступны. Отсутствует база данных. Подключение к сети не обнаружено. Требуется антенна.
— Доун, робот не знает, как делать операцию. Ему нужна антенна, чтобы получить инструкции.
