Я подождал, пока Говард и Рольф поднимутся вслед за мной по лестнице, поплотнее завернулся в свой плащ и спрыгнул на каменный причал.
И тут же чуть было не упал. За два дня пребывания на борту нашего суденышка я полностью адаптировался к качке: вздымание и опускание палубы под моими ногами стало обычным делом, и я практически перестал это замечать. Поэтому твердая земля оказалась весьма непривычной для моих ног.
Рольф ухмыльнулся, увидев мою неуклюжесть, но все же удержался от ехидных замечаний и лишь указал жестом в сторону города.
— Будет лучше, если мы пойдем туда, где нас еще никто не знает, — пробурчал он. — А то людишки здесь хоть и добрые, но нервные.
Говард в знак согласия кивнул, надвинул шляпу на лоб и втянул голову в плечи, почувствовав, что с моря вдруг подул ледяной бриз. Откуда-то издалека донеслись раскаты грома. Непогода, начавшаяся три дня назад, с более-менее равными интервалами то прекращалась, то возобновлялась, то, по крайней мере, грозила издалека блеском одинокой молнии или отдаленным раскатом грома. Чувствовалось, что зима уже на пороге.
Мы молча шли по узкой мощеной дороге в сторону города. В домах, высившихся черно-коричневыми тенями, загоралось все больше и больше огоньков — на улице быстро темнело. Оглянувшись назад, я посмотрел на море: теперь оно казалось черной пропастью, простиравшейся на север до самого горизонта.
Как только мы подошли к первым домам, Говард остановился. Я уже открыл было рот, чтобы задать вопрос, но Говард предупреждающим жестом заставил меня замолчать.
Мы были уже не одни. Пока мы шли, как-то незаметно для меня опустился светло-серый дымчатый туман, клубившийся теперь над улицей. Он, казалось, слегка пульсировал в вечерних сумерках.
В тумане прорисовывались контуры — четыре или пять.
Люди?
Трудно было сказать наверняка. В этих контурах было что-то странное, неестественное, но я не мог понять, что именно. Они стояли неподвижно и, казалось, смотрели на нас, но при этом они каким-то странным образом двигались туда-сюда, словно тени или какие-то мимолетные видения…
Я потер руками глаза, пытаясь отогнать это наваждение, одновременно убеждая себя в том, что мои нервы несколько последних дней были перенапряжены и теперь играют со мной злые шутки. Однако, взглянув на Говарда, я понял, что он видит то же самое.
Неожиданно налетел ветер и разогнал туман, а вместе с туманом исчезли и таинственные контуры. Улица снова была пустой.
— Что… что это было? — пробормотал я.
Я почувствовал страх, хотя для этого вроде бы и не было особых оснований.
— Не знаю, — сказал Говард. — Поня… понятия не имею.
Он явно солгал, но что-то удержало меня от того, чтобы попытаться добиться от него правдивого ответа. Мне вдруг совсем расхотелось выяснять, что же все-таки я видел в тумане.
— Пойдемте, — сказал Говард. — Становится холодно.
Солнце еще не зашло, но с востока на землю уже наползала темнота. Море, ударявшее волнами в словно нарисованный под огромную линейку тридцатиярдовый участок побережья у скал, было похоже на серый расплавленный свинец. Шел дождь, к тому же ветер приносил с собой уже почти зимний холод. Однако человек, неподвижно стоявший на краю скалистого обрыва, словно не замечал всего этого. Он стоял здесь уже давно — целый час, а то и два — абсолютно неподвижно, словно он даже не дышал. Его глаза были наполовину закрыты, а лицо выглядело необычайно обрюзгшим, как будто мышцы и сухожилия на нем совсем атрофировались. Руки человека были слегка разведены в стороны и вытянуты вперед, как будто он пытался схватить что-то невидимое. Время от времени у него изо рта вырывались нечленораздельные звуки, но его губы при этом не шевелились. От дождя его одежда насквозь промокла, а черные волосы — в них над правым глазом выделялась похожая на шрам белая зигзагообразная прядь — слиплись. Его ноги по самые щиколотки увязли в жидкой грязи, в которую дождь превратил слой плодородной почвы. Но этот человек ничего вокруг себя не замечал. Внешне его состояние было похоже на состояние транса, но — лишь внешне. На самом деле он был в полном сознании, а его мозг напряженно работал. Его мысли устремлялись такими путями, которые испокон веков закрыты для обычного человеческого сознания, навстречу мыслям гигантского существа, лежавшего в нескольких милях к северу отсюда на морском дне. Разговор между ними был беззвучным, но, когда мысленный голос этого существа раздавался в голове человека, ему казалось, что сама природа сжимается под ударами невидимого титанического кулака.
То, что он ощущал в своем сознании, были не слова и даже не понятия, свойственные человеческому языку или другому средству человеческого общения. Да и те звуки, которые человек издавал время от времени, не имели ничего общего с говорением. То, что «слышал» человек, было вереницей изображений, видений, чувств, суровых, отдаваемых с чудовищной гипнотической силой приказов и еще каких-то элементов коммуникации, таких же неимоверных, каким было и само существо, их применяющее. Оно кануло в лету два миллиарда лет тому назад вместе с цивилизацией, использовавшей такие средства общения. Рассудок человека, его собственная — человеческая — фантазия помогали ему преобразовывать этот немыслимый информационный поток в слова и понятия, доступные человеческому сознанию. Но это были всего лишь частички информационного потока, слабая тень той духовной мощи, которой обладало гигантское существо. Если бы человек попытался воспринять всю эту информацию, его сознание просто разрушилось бы, как разбивается тонкое стекло под ударом кулака великана. Человек уже многое узнал об этом существе и той цивилизации, к которой оно принадлежало, и то, что он узнал, поразило его. Голос существа (точнее, это был не голос, а то, что сознанию человека удавалось воспринять из потока информации) был полон — хотя это было слабо различимо — всевозможными эмоциями, такими как ненависть, гнев, нетерпение, жадность, презрение. Больше всего было презрения. Да, он уже много узнал о ДОИСТОРИЧЕСКИХ ГИГАНТАХ за эти три дня, в течение которых ему довелось общаться с Йог-Сотхотхом — одним из семи могущественных существ. Быть может, это было впервые, чтобы один из ДОИСТОРИЧЕСКИХ ГИГАНТОВ разговаривал непосредственно с человеком. Однако, несомненно, это был и первый случай, когда один из ДОИСТОРИЧЕСКИХ ГИГАНТОВ обращался к помощи человека. Человек уже задумывался над тем, каково было для этого существа пытаться наладить сотрудничество с тем, к кому оно — кроме откровенного презрения и своего рода любопытства исследователя — не испытывало ничего, кроме ненависти. Однако эти размышления ни к чему не привели. Человек знал лишь то, что Йог-Сотхотх дрожал от нетерпения. После многих сотен миллионов лет ожидания последние несколько дней все равно показались существу вечностью. Но, тем не менее, в излучаемом им потоке информации чувствовалось необычайное спокойствие и сдержанность. Те духовные путы, которыми были охвачены мысли человека и которые превращали его в марионетку, были просто средством достижения цели. Они, хотя и подавляли его волю, но все-таки оставляли ему некоторую свободу в принятии решений. Йог-Сотхотх был безжалостным существом — своего рода богом зла и уничтожения — но его безжалостность скорее была сродни бесстрастности фанатичного ученого, который без каких-либо угрызений совести мог сеять смерть и разрушения, лишь бы только способствовать достижению своих целей.
