— Нехорошо? — передразнил он Гордона таким тоном, который однозначно показывал, что он думает по этому поводу. Он полистал страницы, затем оторвал взгляд от книги и потер себе ладонью глаза. — А что в этом такого нехорошего, а? — спросил он. — Это же всего лишь старинная книга, не так ли?
Гордон нервно сглотнул. Он уже давно почувствовал, что фолиант, который они стащили из того заброшенного дома, был явно не просто старинной книгой. Однако он не мог вразумительно объяснить, почему он так думал. Просто эта книга вселяла в него страх. Он резко шагнул к столу, присел позади Тремейна, затем вдруг так же резко встал и растерянно начал переводить взгляд со страниц книги на измученное лицо Тремейна и обратно. Его пугало то, что эта книга, похоже, зачаровала Тремейна. Видимо, он допустил ошибку, прихватив тогда эту книгу с собой, и теперь, по мере того, как шло время, в нем росло какое-то странное чувство. По истечении последних двух дней ему даже стало боязно приближаться к Тремейну.
— Может, хватить сидеть здесь безвылазно? — нерешительно спросил он. — Бринкс уже несколько раз про тебя спрашивал. Сегодня мне, по-видимому, не удастся отговорить его явиться сюда.
Тремейн сощурил глаза:
— Ты что, сказал ему, что я заболел?
— Нет, — поспешно ответил Гордон. — Конечно же, нет. Но ты же его знаешь. Если ты не явишься, он просто возьмет нового работника на твое место. Ты ж знаешь, какой он.
Тремейн презрительно фыркнул.
— Ну и пусть, — сказал он. — Эта работа все равно уже давно мне надоела. Скажи ему, что мне нужно отлежаться еще дня два. В общем, придумай что-нибудь.
— Два дня?
— Наверное, — ответил Тремейн равнодушно. — А может и меньше. Думаю, я уже скоро ее расшифрую.
Он торжествующе улыбнулся, однако на его осунувшемся бледном лице с воспаленными глазами эта улыбка больше походила на жуткую гримасу. Гордон вздрогнул.
— Расшифруешь? — недоверчиво переспросил он. — Ты хочешь сказать, что сможешь эти каракули прочесть?
Глаза Тремейна на мгновение гневно вспыхнули. Затем он снова улыбнулся — как-то надменно и даже немного злобно. Раньше он никогда так не улыбался. Несомненно, Тремейн очень сильно изменился за последние дни. Гордон еще никогда не видел, чтобы человек так сильно менялся за такой короткий промежуток времени. Гордону пришло в голову, что эти изменения начались в тот самый момент, когда Тремейн коснулся принесенной книги.
Тремейн выпрямился, взял дрожащими пальцами стоящий перед ним на столе стакан с водой и смочил свои воспаленные губы.
— Не прочесть, — сказал он, — а понять.
— Какая разница?
— Большая, — сказал Тремейн. — Я не могу тебе этого объяснить, Гордон, но если мне удастся расшифровать книгу, то, значит, нам это удалось. Я уже начинаю ее понимать, но нельзя сказать, что я ее читаю. Это… как будто страницы разговаривают со мной.
Гордон слегка наклонился над столом и бросил взгляд на значки, хаотично расположенные на пожелтевших пергаментных листах. Для него это были не более чем бесформенные и бессмысленные каракули. И ему совсем не хотелось знать, что они означают. Ему также отнюдь не хотелось знать, что имел в виду Тремейн, когда сказал, что если ему удастся понять эту книгу, то им это удалось.
— Тебе нужно прервать свое занятие, — сказал он, последний раз пытаясь убедить Тремейна. — Ты же изведешь сам себя. За последние два дня ты хоть раз взглянул на себя в зеркало?
Тремейн снисходительно улыбнулся.
— Есть вещи поважнее физического здоровья, Гордон, — сказал он. — Но тебе этого не понять.
Он ухмыльнулся, наклонился над книгой и снова начал водить указательным пальцем по строчкам. Заметив, что Гордон и не собирается уходить, он спросил:
— Что-нибудь еще?
Гордон вздрогнул.
— Не… не знаю, — пробормотал он. — Не нравится мне все это, Тремейн. Эта книга и…
Тремейн поднял глаза:
— И?..
— Так, ничего, — ответил Гордон уклончиво. — За последние дни в городе произошли кое-какие странные события.
— И ты думаешь, что это все взаимосвязано? — Тремейн шлепнул ладонью по странице и пронзительно рассмеялся. При этом он широко открыл рот, и Гордон увидел, что его зубы стали черными и гнилыми, как у древнего старика. — Ты рехнулся, если ты так думаешь.
— Я… я так не думаю, — поспешно возразил Гордон. — Однако…
— Что? — в голосе Тремейна чувствовалась настороженность.
Гордон опустил взгляд.
— Так, ничего, — ответил он тихо. — Ничего. Забудь.
Тремейн еще секунду-другую в упор смотрел на Гордона, а затем снова уткнулся в книгу.
— Ну и хорошо, — сказал он. — Оставь меня в покое. Я занят.
Гордон нерешительно повернулся и пошел к двери, но, услышав, что Тремейн его окликнул, остановился.
— Ты ведь никому ни о чем не расскажешь, Гордон? — настороженно спросил Тремейн.
— Про книгу? — Гордон поспешно покачал головой. — Конечно, нет. Будем считать, что ты болен и должен лежать в постели. Не переживай, я тебя не выдам.
Тремейн ничего не ответил. Гордон поспешно вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Лишь только когда Тремейн остался один, он тихо проговорил как бы про себя, но слова эти явно предназначались Гордону:
— Я бы тебе не советовал этого делать, дружище.
Этот дом находился на отдаленной окраине Дернесса — в одном из «гадюшников», которые есть в каждом городе и которые обычно стараются не показывать приезжим. В этом квартале на улицах не было газовых фонарей, да и в большинстве окон уже не горел свет, хотя часы едва пробили девять. Здания по обеим сторонам улиц представляли собой, главным образом, дешевые ночлежки и маленькие, словно сбившиеся в кучу дома, окна на которых были частично заколочены. Тротуары и мостовую покрывали мусор и грязь. Единственными живыми существами, встретившимися нам, когда мы шли вслед за нашим провожатым, были кошка и несколько крыс. Крысы, уставившиеся на нас своими маленькими коварными глазками, бросились прочь лишь после того, как Рольф поднял камень и швырнул его в них, естественно, не попав ни в одну из крыс. Здесь значительно сильнее, чем в гавани, ощущался холод, а окружающая нас темнота была какой-то совсем не такой, как в центре города: она представляла собой не просто отсутствие света, а черную непроницаемую завесу, за которой, казалось, скрывались какие-то движения и жуткая призрачная жизнь. Все то время, пока мы шли вслед за Сином, я никак не мог подавить в себе чувство страха, и, взглянув на лица Говарда и Рольфа, я понял, что они испытывают то же самое. Абсурдность ситуации заключалась еще в том, что я сам вырос и провел большую часть своей жизни примерно в такой же местности — до того, как в моей жизни появился Родерик Андара и вытащил меня из нью-йоркских трущоб. Поэтому я вроде бы должен был чувствовать себя здесь как рыба в воде. Но почему-то это было совсем не так. Даже в самых гнусных местечках Бронкса — района Нью-Йорка — я знал, какие сюрпризы меня могут поджидать. Здесь же я даже не догадывался об этом. Но я чувствовал, что нам угрожает опасность. Чувствовал очень отчетливо.
