Хан Айкар, предводитель «монголов», для похода доверил ему лучших своих людей, первоклассных, как он заверял, бойцов, и вот… Теперь они все мертвы. Что делать? Как объяснить это хану? Знал ли бродяга о том, что думают о человеке, который пошел за хабаром с группой, а возвратился один? Знал ли, что, как бы ни напускал он на лицо тоску по умершим напарникам, многие наверняка решат, что он убрал подельников и спрятал хабар? Знал. А еще знал, что «монголы», с их почти первобытным устоем и обычаем кровной местью, рано или поздно найдут его, найдут даже на том свете.
Его бушлат, рюкзак с кое-какими запасами съестного и патронами, весь перепачканный в грязи, рядом, неподалеку, а чуть дальше — подсумки для гранат и цацек и любимый «пустынный орел», подарок друга. Но бродяга не к ним со всех ног бросился, а к молодому маркеру, вдруг начавшему жадно заглатывать воздух.
— Кто?! — завопил бродяга, взяв его голову в руки. — Кто это был?! Человек? Мутант? Сколько их было? Что со мной произошло? Прочему я остался жив? Слышишь?
Боец закашлялся, выплевывая сгустки крови, захрипел, пытаясь проглотить или вытолкнуть застывшую в глотке воздушную пробку, но так и не смог выдавить ни слова. Он уже был не жилец, и бродяга это отлично понимал. Раздавленная грудь, торчащие из одежды белесыми дугами обломки ребер — раны, несовместимые с жизнью, но он не отпускал умирающего, тряс за плечи и несильно хлопал по щекам, стараясь не думать о том, что лишь ускоряет смерть салаги, а тот таращил на него глаза, кряхтел и вонзал пальцы в землю, сгребая ее в кулак. А потом последний раз глубоко вдохнул и затих, обмяк, и его глаза заволокла серая дымка.
Бродяга встряхнул его еще несколько раз, в отчаянии влепил пощечину, затем резко оглянулся. Ему показалось, что рядом кто-то пошевелился. Но нет, остальные лежали, как и раньше, жизнь не возвращалась в их тела.
Внезапно гул в голове усилился, перешел в низкочастотный свист, будто кто-то поднес микрофон к динамику. Бродяга вскрикнул и прижал ладони к ушам, но это не помогло — свист резонанса исходил как будто из его головы. Зная, что на его крик могут сбежаться незваные гости, бродяга больше не издал ни звука, хотя крик пер из его глотки, как проломившая плотину водная стихия. Уф, отпустило.
Он поднял с земли свое оружие, рюкзак и уже собрался было идти, но остановился и покосился на лежащую у ног чью-то экипировку. Бродяга никогда не был мародером, одна только мысль о том, чтобы направить дуло автомата на желторотого юнца, нашедшего в тайге пару цацек, заставляла его нервно сжимать кулаки и люто ненавидеть тех, кто не брезговал этим промышлять. С другой стороны, если человек мертв, патроны ему уже не нужны. К тому же до Ордынца за остаток дня ему не добраться. Придется где-то ночевать, а значит, нужны не только патроны, но и пища.
Бродяга отложил свои вещи и принялся просматривать содержимое рюкзака одного из «монголов», вытаскивая оттуда все, что могло оказаться пригодным: боеприпасы, сухари, флягу с водой, спички. Да, похоже, парни недооценили сложность рейда и пищи взяли, лишь чтобы перекусывать на ходу. Бродяга принялся шмонать остальные рюкзаки, благо их не нужно было снимать с трупов. В одном нашлось то, ради чего они шли за «вечную колонну». В подсумке для артефактов лежала «брошь» — небольшая, легкая, круглая штуковина, усеянная мигающими красными глазками-камешками. Несмотря на свою исключительную ценность, стоила она в Атри сущие копейки. Здесь мало платили за цацку, которая не имела практического применения: не защищала от радиации, не помогала ранам заживать или не придавала сил. «Брошь» была всего лишь украшением, но, продав ее не местному скупщику, а напрямую человеку из мира, можно было уже на следующий день слушать шум океанского прибоя, качаться в гамаке в тени пальм и наблюдать за смуглыми девушками. Тем не менее Хан Айкар не собирался ее продавать. Он хотел подарить ее своей дочери по случаю ее бракосочетания.
Бродяга припрятал «брошь» и уже снимал с руки одного из «монголов» КИП, когда снова услышал донесшийся из-за спины шорох. В этот раз он был уверен, что ему не почудилось. Резко обернувшись, он сощурился и присмотрелся к кустарнику, стеной растущему метрах в пятнадцати с противоположной стороны пологого холма. Сначала ему показалось, что там бродит зверь, но не хищник — тот давно уже напал бы на него, пока он рылся в рюкзаках. А когда в небе полыхнула очередная молния, бродяга увидел засевшую в кустах сгорбленную человеческую фигуру.
— Эй! — крикнул бродяга, но его голос показался ему не громче шума дождя.
Он поднялся на ноги и двинулся к кустарнику, но прятавшийся там человек бросился наутек. Он бежал, втянув голову в плечи и размахивая руками, чтоб удержать равновесие на ускользающей из-под ног земле. Бежал в сторону ельника, окружающего эту опушку с холмом посередине. Бродяга не собирался его догонять, выкрикнул только, чтобы тот остановился, но беглец даже не обернулся. Бродяга в недоумении ступил на пологий склон, но поскользнулся, упал и кубарем покатился вниз. Зацепился за одиноко торчащую из земли маленькую ель уже в самом конце спуска. Тяжело дыша, поднялся на ноги. Изображение перед глазами продолжало расплываться, а потому он не сразу заметил остановившегося перед кромкой леса молодого человека. Невысокий, коренастый парень был тоже из «монголов» — характерный для азиатов цвет кожи, прищуренные глаза. У него была разбита голова, кровь залила пол-лица, «защитка» порвана на плече и шее, левую руку он держал согнутой у груди — то ли она была сломана, то ли он что-то прятал за пазухой. А в следующее мгновенье он уже бесследно исчез в высоких зарослях, будто его и не было там никогда.
Насколько бродяга успел разглядеть, оружия при себе тот не имел, как и рюкзака и прочей экипировки. Все, что у него было, это болтавшийся у пояса пистолет, заряженный ампулами снотворного. Им пользовались при охоте на птиц, которые, не считая змей, были единственными из животного мира Атри, пригодными для употребления в пищу. Но оружием назвать такой пистолетик не поворачивался язык. Стало быть, парень ушел в тайгу совершенно безоружным. Предпочел оставить на холме свой автомат и вещи? Но почему? Что так напугало его?
Бродяга еще долго не мог осознать в полной мере, что произошло. А когда кое-что начало проясняться, он впервые подумал, что лучше бы тогда, в две тысячи десятом году, когда он впервые в жизни «попал» возле Стрелки на развод к мародерам, приставленный ему ко лбу пистолет выстрелил…
«Отец… мы умираем… тут что-то… мы… не смогли… — дрожащий, слабый голос из КИПа прерывался статическими помехами и кашлем говорящего. — Кудесник… сошел с ума… мы не знаем, кто он… но он не тот, за кого себя выдает… Дакас, Трезвонец, Питон и его братья — мертвы… Кудесниковы маркеры тоже… не попал под… это не излучение… не мутант… кто-то другой… не успели даже… он в отключке… взял наши вещи… не умер… кто-то выжил… не знаю… зачем?..»
Бродяга прослушал эту запись из стянутого с руки лежавшего поблизости «монгола» КИПа не меньше десяти раз. Все не хотел верить услышанному. Не хотел даже вникать в смысл этих слов и связывать их воедино. Он закольцевал запись лишь для того, чтобы выловить в явном намеке на его причастность к смерти шести «монголов» какую-то ошибку. Хоть что-нибудь, что могло бы пошатнуть первый и самый прочный вывод, сделанный после первичного прослушивания. Что подтвердило бы, что он ослышался, что его на самом деле считают такой же жертвой нападения неизвестного, а не обвиняют в убийстве!
