Вот она, заветная золотая коробочка, поблескивающая в лунных лучах. С каждым шагом она все больше успокаивалась. Всего лишь пара маленьких ложечек — и разум ее успокоится. Он никогда не узнает, что она чуть-чуть пригубила отсюда. Девочка склонилась над прекрасной, чудесной коробочкой, подняла крышечку и остолбенела: коробочка была пуста. Снадобья в ней не было. Ни крошечки.
Оно должно быть где-то здесь.
Стоув рывком выдвинула верхний ящик стола. ПУСТО. Почему она ищет его здесь? Дарий никогда не прячет снадобье. К чему ему это?
Шшш.
Она замерла на месте, поняв, что наделала много шума.
Тихо, осторожно, если тебя поймают, все твое актерское мастерство прахом пойдет.
Неспешно, спокойно она открывала ящик за ящиком, ощупывая их содержимое. Вдруг у нее заболели глаза от странного ощущения — как будто кто-то ее передвинул, оттолкнул против ее воли. Что это такое? Девочка напряглась, все тело прошиб пот. Стоув наклонилась, ощупывая ящики снизу в поисках тайника. Осмотрела стены за портретами, отодвинула даже картину с изображением ее самой с мертвым взглядом, но в стенах не было никаких секретов, никаких потайных отверстий с заветным снадобьем. Она стала надавливать на стенные панели из красного дерева, внимательно осмотрела все стеклянные полки, которые за ними скрывались, уставленные дурацкой коллекцией Дария, в которой были старинные бутылки, тикающие часы, древние монеты… Но в голове все время пульсировала лишь одна мысль: снадобья здесь нет. Если его не было в заветной коробочке, значит, его нигде в этой комнате не было. Не было его, и все тут! Хватит. Надо прекращать поиски. Все усилия бесполезны…
Успокойся. Сейчас же угомонись. Что с тобой будет, если тебя найдут здесь в таком состоянии?
Девочку била дрожь, которую она никак не могла унять. Боль в боку стала такой сильной, что она чуть не потеряла сознание.
Сосредоточься на боли, Стоув. Добрый Виллум, милый Виллум. Его слова всегда ей помогали. Охвати ее мысленно, обними ее, баюкай ее, как плачущее дитя. Возлюби боль свою, и она утихнет. Сама иди ей навстречу… Может быть, все-таки он хоть самую чуточку ее любит.
Иди к источнику. К источнику иди. Там столь многое еще надо узнать.
Заткнись! Убирайся отсюда вон! Дыши на боль. Люби боль, люби боль свою. Здесь, да, здесь.
Иди к источнику! К источнику!
Дрожь понемногу спадала. Влага, испаряясь в стерильном воздухе комнаты, холодила кожу. Источник! Да. Теперь она знала, что надо делать.
СУД МИЗЫ
ЛИШЬ ТЕМ, КТО СТРАНСТВУЕТ,
ДАНО БУДЕТ УВИДЕТЬ
ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ДЕТЕЙ
В ИХ ИСТИННОМ ОБЛИЧЬЕ.
КНИГА НАРОДА НЕГАСИМОГО СВЕТА
Роун сидел у газового рожка настолько подавленный, что, казалось, не мог пошевелиться от чувства вины и горестного расстройства. Он ведь был уверен, что кровопийцы — чудовища и злодеи! Но теперь он знал имя этого народа, его историю и образ жизни. Хроши. Люди, которые пошли на штурм стен Праведного от отчаяния, потому что с их семьями расправились так же жестоко, как и с народом Негасимого Света. Внезапно Роун поднялся.
— Где она?
— В комнате в четырех траслах отсюда.
— Траслах?
— Так они называют туннели между помещениями.
— Отведи меня к ней.
Лампи в недоумении уставился на друга.
— Роун, Миза ничего не знает. Я ей ничего не сказал.
— Мне нужно с ней поговорить.
— Я знаю, что в Негасимом Свете сражения и убийства считались грехом, но ты был не в Негасимом Свете! Ты защищал детей и ни о чем не догадывался.
Роун указал Лампи на туннель, через который они раньше выходили с Мизой.
— Сюда надо идти?
— Но… только не делай этого исключительно из чувства вины.
— Дело не в этом, — ответил Роун, сдерживая охватившее его нетерпение.
— Но ведь она же должна будет отомстить за отца. Неужели ты хочешь, чтобы она прошла через это?
Решительность Роуна слова друга не поколебали, и Лампи, нахмурясь, пошел впереди, показывая ему дорогу.
Миза сидела в небольшом помещении, неспешно затачивая о точильный камень острый как бритва нож. Когда Лампи с Роуном вошли к ней, она с улыбкой к ним обернулась.
— Скажи ей.
— Ты уверен?
— Не тяни резину.
— Не знаю, смогу ли я ей это правильно объяснить… Я ведь еще совсем плохо знаю их язык…
— Давай, говори.
Лампи вздохнул, сел подле Мизы, начал посвистывать и пощелкивать. Выражение ее лица становилось все более и более напряженным. В конце концов она встала, пристально посмотрела на Роуна и скрылась в одном из туннелей.
— Очень надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — пробурчал Лампи. Он был настолько сконфужен, что Роун решил, по крайней мере, объяснить ему свою позицию.
— Я знаю, что подвергаю нас обоих риску. Но, понимаешь, с тех пор, как я видел Святого, и детей, и разлом, и все, что произошло в селении, я чувствую, что мне надо это как-то помочь изменить… И я знаю, что если уйду отсюда, не сделав того, что собираюсь, то встану на неверный путь. Тогда я уже ничего не смогу изменить.
Они молча сидели и ждали. Лампи не сводил глаз с пламени газовой горелки, потом растерянно покачал головой.
— Знаешь, что меня больше всего пугает? Мне кажется, я тебя понимаю.
Свистящий звук возвестил о приходе первого хроши — того старца, который прошлым вечером проводил обряд обрезания ушей. За ним вошли еще пятеро, после которых в помещение вошли Миза и Шисос. Вид у всех кровопийц был мрачный и свирепый. Последней вошла Мабатан. Выражение ее лица было непроницаемо. С подобающей ситуации серьезностью она обратилась к Роуну:
— Эти хроши — родственники тех четверых, кого ты лишил жизни. Еще нескольких ты ранил, но, по словам Шисоса, большинство добили наемники.
Роун стоял, повернувшись лицом к родным тех хроши, которые приняли смерть от его руки.
Шисос взглянул Роуну в глаза и низко, жутко зарычал. Остальные разразились какофонией свиста и щелканья.
— Ты убил людей моего народа, — переводила Мабатан. — Но мне сказали, что сам ты не из Праведного и бился с нами, защищая Новакин.
— Новакин? — не понял Лампи.
— Легенда хроши повествует о четырнадцати детях, которые спасут мир. Я сказала им, что Роун — страж Новакин.
Роун почувствовал, что напряжение Лампи чуточку спало, но суровое выражение лица Мабатан перечеркивало все надежды на прощение, которые еще теплились в его душе.
