— Скорее всего, ты просишь о невозможном.
— Из-за того, что ее охраняют? — спросил Роун.
— Из-за того, что, возможно, она умерла, — ответила девушка. — По нашим последним наблюдениям, у нее был сильнейший нервный кризис, по силе соответствующий апоплексическому удару.
— Да, недавно она испытала сильнейшую боль, — подтвердил Роун.
— Ты чувствовал ее мысли?
— Нет, — признался Роун, — не мысли, а чувства — смятение, страдание, страх.
Гюнтеры обменялись мрачными взглядами.
— Тело твоей сестры потерять не позволят. Возможно, она умерла физической смертью, но ее органы будут сохранены живыми.
— Какие органы? — Роун в панике переводил глаза с одного гюнтера на другого.
— Скорее всего, мозг. Мы можем попытаться обнаружить его местонахождение.
В безысходном отчаянии Роун прислонился к стене, закрыв лицо руками.
— Наверняка гюнтеры этого не знают. Им нравится строить догадки. Причем по большей части их предсказания мрачные и тревожные, но они сами в них не уверены.
Слова Мабатан могли бы утешить Роуна, если бы он сам не ощущал страдания Стоув, а потом, после острой боли сестры, которую он почувствовал, до него больше ничего от нее не доносилось. Что, если эти люди были правы?
Камьяр хмуро посмотрел на гюнтеров.
— Не могли бы вы получить более точную информацию? Догадки и соображения отнюдь не помогают нам приблизиться к цели.
— Догадки — это структурные элементы теории. Теория ведет к открытию факта.
— Может быть, в таком случае сразу же перейдем к стадии открытия? Мы были бы вам за это весьма признательны.
Гюнтеры обменялись мрачными взглядами и нехотя согласились.
— Хорошо. Мы не будем делиться с вами нашими гипотезами, а будем излагать только факты. Если, конечно, они у нас появятся.
* * *
Стоя во дворе вместе с остальными членами труппы, Роун разглядывал небо над стеной. Со времени прибытия в Город они не видели ни одной птицы, ни одного жука. Неужели здесь не было никакой живности?
Талия протянула ему щетку.
— На, возьми. Я из-за тебя сильно перенервничала.
— Извини. А у лошадки вашей есть какое-нибудь имя? — Он начал вычесывать косматую пегую лошадь, больше смахивающую на пони.
Талия улыбнулась.
— У нее много имен. Когда она играет свою роль заносчиво и высокомерно, не желая тянуть повозку, мы зовем ее Мария Антуанетта. Если она рвется в бой и ее нельзя угомонить никакими доводами, тогда она становится Жанной д'Арк. Такую элегантную и красивую, как сейчас, мы ее называем Царица Нефертити. А еще Межан, когда скучает по своей любимой собаке, называет ее Нефертити Фидо.
— А я называю ее Черная Красавица, — сказал Доббс.
— Но она же бурая и вся в пятнах, — возразил Лампи.
— Да вижу я, не слепой. Просто я одну книжку про коня, «Черный Красавец», прочитал двадцать два раза.
— Должно быть, ты ее наизусть запомнил!
— Это была единственная книжка в моем селении. Я нашел ее зарытой под полом в доме дедушки. И, как сумел, научился по ней читать.
— Можешь себе представить его реакцию, когда он увидел книжные сокровища Орина, — сказал Камьяр. — Мне неделями не удавалось вытащить его из библиотеки в Оазисе. По правде говоря, его и теперь нелегко поднять с удобных стульев в библиотеке.
Доббс заулыбался. Мабатан, которая все это время ласково поглаживала лошадкину морду, посмотрела на них и сказала:
— Ее настоящее имя — Шана.
Талия с Межан аж рты раскрыли от удивления.
— Ты что, серьезно?
Мабатан пожала плечами.
— Следующий раз, когда она будет выступать в роли Марии Антуанетты, зовите ее Шана. Сами увидите.
— Шана, — мягко окликнул Доббс. Лошадка зафырчала и ткнулась носом ему в плечо. Ошарашенный, Доббс почесал ей за ушком.
В дверях появилась Гюнтер Номер Семьдесят Девять.
— Поправка на троих дополнительных гостей сделана. Обед подан. Факт.
— Да будет благословенна та теория, которая нас к нему подвела! Я уже умираю с голода, — заявил Камьяр.
— Если судить по здешней обстановке, боюсь, надеяться нам особенно не на что, — пробурчал Лампи, окинув взглядом пустое пространство куба. Там не было ни столов, ни стульев. А что касается еды, то ею даже не пахло.
— Садитесь, — сказал гюнтер.
Талия пожала плечами и плюхнулась на цементный пол. Остальные последовали ее примеру. Гюнтер Номер Семьдесят Девять стояла у стены с видом радушной хозяйки, но ничего не делала.
Лампи слегка подтолкнул Роуна локтем.
— Думаешь, они нам сюда еду с улицы принесут?
— Догадка неверна, — сказал Камьяр, когда пол тесного помещения начал слегка вибрировать.
Роун напрягся, но никакой непосредственной угрозы не ощутил. Он с удивлением наблюдал, как потолок вдруг стал подниматься все выше и выше.
— Да ведь это же лифт! — воскликнул потрясенный Роун.
— Да, в некотором роде, — подтвердила Гюнтер Номер Семьдесят Девять. — Эта конструкция называется «платная стоянка». Каждой семье когда-то должны были давать такой небольшой купон, чтобы парковать машину на бензиновом ходу на одном из нижних этажей.
— Зачем им были нужны такие сложности? — спросил Лампи.
— Машины, на которые таких купонов не было, за счет хозяина отвозились на кладбище автомобилей, — ответила ему гюнтер.
— Кладбища для автомобилей? — недоверчиво переспросил Лампи.
— В этом есть своя логика, — заметила гюнтер. — Люди были очень привязаны к своим машинам.
Внезапно они увидели нечто совсем неожиданное. На следующем уровне, куда они спустились, располагалась библиотека из многих тысяч книг.
— А нельзя нам здесь ненадолго задержаться? — спросил Камьяр. — Это наше любимое помещение!
— Нас ждет обед. — По тону гюнтера было понятно, что любые попытки ее упросить обречены на провал.
Собранная здесь библиотека превосходила размерами все, что Роуну доводилось видеть раньше, даже библиотеку Оазиса.
— Как вам удалось собрать такую огромную библиотеку?
— Мы делаем то, что должны. Нам надо читать, — ответила гюнтер. — Чтение питает наше стремление создавать всякие вещи.
Когда библиотека уплыла наверх, у всех гостей вырвался из груди вздох разочарования. Спустившись на следующий уровень, они увидели, что гюнтеры работали там с массивными вращающимися цилиндрами, между которыми туда-сюда сновали металлические коробочки, напоминавшие ткацкие челноки. Они зависали над прямоугольными толстыми стеклами, на которых сияли какие-то символы и матовые изображения, и наливали прозрачную жидкость из сосудов в заливочные формы. Над жидкостью клубился пар.