Вот и закончился бульвар Шелтер. Молодой сочинитель к концу этой краткой прогулки чувствовал, что узнал гораздо больше о работе сыскной полиции, чем за всю свою прежнюю жизнь.
Привратник радостно встретил сыщика. Сразу было видно, что это не просто один из жильцов для него, а жилец, стоящий на особом счету.
– Машина под парами, – доложил привратник.
– Благодарю, – сказал только сыщик, и они с привратником обменялись многозначительными взглядами, – сообщите Илзэ, дружище, что я не буду ночевать дома сегодня. Так что… Пусть сообразует свою работу с этим… День или два я буду в отъезде. О возвращении сообщу предварительно.
– Непременно, – ответил привратник и, вставив посох в гнездо, качнул его яростно, раздвигая агрессивные – из топоров и мечей – тяжелые ворота.
Во дворе, окруженном с трех сторон глухими серыми стенами домов, часто дышал паромотор. Это был крепкий, консервативного вида экипаж на мощных колесах с широкими ободами. Салон был каретного типа с дверьми, раздвигающимися вперед и назад. Ветровое стекло было немного скошено под козырьком, а колесный просвет обещал высокую проходимость вдали от перспектив столицы.
Кратко говоря – экипаж был мощным, крепким, неброским. Чем-то, во всех деталях напоминавшим своего владельца.
– У меня нет ни водителя, ни слуги, – сказал Кантор. – Поэтому сиденья в салоне и спереди сделаны одинаково удобными. Я сам вожу паромотор, а вы обживайте сиденье рядом. Вас ведь не смутит, если кто-то примет нас за возницу и лакея?
– Нет, – торопливо ответил Лендер, – не смутит. Тем более что если я сяду позади, то нам будет трудно общаться в дороге. Хотя вы будете, видимо, слишком заняты управлением?
– Не больше чем в двуколке с вожжами в руках, – заверил Кантор, что было относительным, вполне простительным преувеличением.
Они заняли места на переднем сиденье просторного салона, сыщик, немного рисуясь перед гостем, поместил саквояж и зонт на полках под ветровым стеклом, пристегнул их ремнями, снял и сунул под свое сиденье калоши…
Проделав все эти манипуляции, он положил руки на рулевое колесо, поставил ноги на педали, потом поднял правую руку к потолку и, потянув за шнур, открыл впускные клапаны.
Паромотор рванулся с места, словно кучер ожег невидимых лошадей плетью. Нет, еще резче. Лендер, с осторожностью относившийся к паромоторам вообще и с удвоенной осторожностью к тем любителям, которые отказываются от услуг профессиональных возниц, мгновенно простился с жизнью, когда его вдавило в сиденье, зубы клацнули, а за ветровым стеклом на него двинулась с неотвратимостью стена дома.
Журналист полагал, что попасть в арку ворот совершенно невозможно. Ведь паромотор – всего лишь машина. Лошадь никогда не бросится на стену. Лошадь провезет экипаж там, где сама сможет пройти. Это естественно. Но машина, неловко управляемая рулевым колесом, обладающая силой, в десятки раз превосходящей сенатскую упряжку из четырех цугом, может со всего маху удариться о любой предмет, попавшийся на пути.
Лендер за миг, который машина делала дугу по двору и перед его глазами метались стены, стены, стены, проклял всю свою жизнь вплоть до Последнего Дня, потому что простился с нею столько раз, сколько успел, пока не зажмурил глаза.
Он позволил себе смотреть только тогда, когда понял, что последний смертельный удар заставляет себя ждать, а экипаж прекратил раскачиваться и, часто-часто дыша, катит вполне спокойно.
Дома по Стиди-стрит проплывали мимо, и если не смотреть вперед, то можно решить, что сидишь в карете.
И всё же было нехорошо. Сердце колотилось почти так же часто, как сопел котел позади салона. А тут еще Кантор бросил руль и начал бинтовать ладони мягкой кожаной лентой, едва время от времени придерживая колесо запястьем правой руки.
Закрепив ленты на запястьях, он вновь взялся за руль. В этот момент едва Лендер решил, что уж теперь-то ничего страшного не произойдет, как сыщик надавил на педаль и начал увеличивать скорость. Экипаж запыхтел чаще, вздохи слились в какое-то нервное, недоброе урчание, и вдруг мотор стал затихать, затихать и скрылся где-то позади, за шорохом колес по гравию и скрипом кожи сидений.
Самодвижущиеся экипажи не были такой уж диковиной для молодого человека. Ему и прежде приходилось ездить на паромоторах, но, как правило, в салоне, отделенном от водительского места, или на заднем сиденье в совместном салоне. И всякий раз он испытывал неудобство и смущение. Однако в салоне человек ощущает себя словно просто в очень быстро едущей карете. Другое дело на переднем сиденье – когда дорога и всё, что на ней, стремительно несутся навстречу! Нет, никогда еще прежде он не испытывал такого смятения и ужаса.
Однако сыщик отважно и уверенно правил быстроходным экипажем, и его уверенность постепенно проникала в пассажира. Через некоторое время, Лендер смог даже оторвать одну руку от сиденья, в которое вцепился, и расслабить ноги, которыми изо всех сил уперся в пол.
Задание редакции уже не казалось таким легким, как прежде.
Но вот, временно, к сожалению только временно, страдания молодого человека прекратились. Экипаж подкатил к великолепному холлу отеля «Мажестик Эсайлам». Прямо к черной базальтовой лестнице, на которой для шика по бокам лежали исполинские ржавые цепи двух титанических якорей, служивших колоннами, поддерживающими козырек над входом.
Привратник, в лаковых туфлях с пряжками, распахнул перед сыщиком и журналистом огромные стеклянные двери, и гости вошли в чертог, устланный драгоценными коврами.
Сыщик, чьи пустые, без саквояжа и зонта, перебинтованные бежевой кожей руки казались готовыми к кулачному бою, не уделяя никому внимания, прошествовал прямо к лифту.
– На самый верх, – сказал он, – Улла Рен ждет меня. Юноша со мной.
– Возьмитесь за поручень, – сказал бесстрастно драйвер лифта и передвинул ручку «мельницы» до упора.
Скоростной лифт ударил по пяткам, подпрыгнул и понесся к небесам.
«Мой Последний День», – сокрушенно подумал Лендер, которому казалось, что он глотает свой завтрак во второй раз, уже без аппетита.
– Миляга Клосс предупредил меня! – заревел огромный человечище, простирая навстречу вышедшим из лифта свои мускулистые руки.
– Что стряслось, старый лущитель?
[3]
– в тон воскликнул Кантор, разводя в приветствии свои забинтованные ладони.
