Лена уже решила, что достаточно помучила себя и довольно доказала родителям, чтобы уже можно было вернуться.
– Что я клоун, что ли, здесь торчать? – сказала она большой и будто полупрозрачной Луне, похожей на мятую белую сковородку, начищенную до одурения.
Но она еще не решила.
Она просто с обреченностью начала понимать, что придется вернуться. Придется, и всё тут.
И уже мысленно отмеряла обратный путь мимо палисадов и темных остекленных террас к залитому истерическим светом дому у оврага.
И она уже почти направилась прочь от этого дикого шоссе, почти сделала шаг, как появились фары.
«Ближний свет!» – машинально отметила Лена.
Фары действительно были очень неяркими. Как свет фонарика с подсевшими батарейками.
И свет был каким-то неровным.
И несмотря на то, что фары быстро приближались, Лена не слышала звука мотора за шумом ветра.
От этого делалось тревожно и дико.
Словно к ней приближались два огромных глаза. И глаза мерцали, как блуждающие огни на болоте.
На берегу лежала довольно сносная лодка. Именно такая, как он себе представлял. Может быть, чуть тяжелее. Может быть, она была несколько более ветхой, чем ему хотелось. Но это была именно та лодка, которую он напряженно представлял себе вот так лежащей на берегу.
Он так сфокусировался на этой лодке, что не будь ее здесь – прибрежный песок должен был породить ее. Море должно было принести ее и выбросить на берег.
Но как бы то ни было, а лодка, вполне реальная, лежала на берегу.
Он перевернул ее и потащил к воде. Плыть еще нельзя. Впереди широкая полоса водорослей. Им не видно конца, и они вяжут по рукам и нотам. Не хотят отпустить на волю.
Беглец вступил в заросли водной растительности без сомнений и промедления. Водоросли склизкие, колючие, режущие кожу. Это очень неприятно. Даже более неприятно, чем он представлял. Такие, как он, не любят воды. Но идти нужно. Нужно продираться сквозь водоросли, то плыть, то брести.
И он продирался сквозь вонь и гниль, окрашивая воду кровью. Спасение только в лодке, которую он толкал перед собой. Она вовсе не казалась ему лишней обузой.
В ней – его единственная надежда. И он толкал ее к чистой воде. Если бы не лодка, то не стоило бы вообще пускаться в этот трудный путь.
Очень трудно угадывать направление, когда твоя голова торчит из вонючих водорослей из-под бока лодки, которая не хочет двигаться вперед и норовит свернуть куда угодно, только не плыть в том направлении, куда ты ее толкаешь.
Но беглец двигался как заведенный, не давая себе передышки не на миг. Когда-то водоросли кончатся. Это непременно должно случиться. Он выйдет на чистую воду и поднимет парус.
Парус наполнится ветром.
И вот нос лодки вырвался из водорослей. Они сделали последнюю попытку удержать беглеца, но наконец отпустили лодку. Неимоверно длинные узловатые плети отделились от киля и стали с обреченностью погружаться в черную воду.
Перед лодкой была чистая вода.
Отчаянным усилием беглец выпутался из водорослей и резкими толчками отодвинул лодку и себя вместе с ней от прибрежного болота.
Вонь немедленно отступила.
Будь только крепок духом.
Будь сильным и продолжай путь.
Он верил, что однажды он пройдет весь путь.
И он сделал это.
А значит, сделает и всё остальное.
Забраться в лодку было бы непросто, не будь этот странный беглец снабжен такой полезной штукой, как хвост.
Потом пришлось полежать немного, чтобы прийти в себя.
В лодке не было ничего, кроме куска веревки, привязанной к ржавому кольцу на носу.
Ни мачты, ни паруса не было. Поэтому беглец сам стал парусом.
Он встал на среднюю лавочку, держась за этот кусок веревки и расставив дрожащие от напряжения ноги.
Но ждать было нечего. Ветер дул от берега.
Он развернул крылья.
И стал самым лучшим парусом, который когда-либо поднимали на этой лодке.
Да что там!
Он стал самым лучшим парусом, который поднимали когда-либо на каком-либо корабле в этих морях.
Он сделался парусом спасения.
Всеми нервами тела он чувствовал попутный ветер.
Малейшим изменением поворота крыльев он управлял лодкой, которая скоро рассекала волны под стать быстроходной яхте.
Прозрачные крылья были едва видны в свете звезд.
И со стороны лодка должна была производить жутковатое впечатление, словно несомая чудодейственной силой.
Форштевень был направлен прямиком на lighthouse – маяк…
Вдалеке у горизонта светила путеводная звезда.
Всякий, кто творит зло во тьме (mist – тьма), боится света.
Но беглец двигался к свету маяка и считал это знаком того, что его замыслы не исходят из тьмы, а напротив, послужат свету.
Только колени дрожали от крайнего напряжения последних сил, истекающих из него с каждой секундой.
А между тем путь до маяка занял большую часть ночи.
Маяк оказался не так огромен, как в мечтах.
Но это было и к лучшему.
Так спокойнее.
Факел на башне мерцал.
Тень от галереи простиралась.
Берег у маяка подарил неприятный сюрприз. На скалах беглец увидел ворочающиеся мокрые камни. И только приблизившись, понял, что это колония клювоносых черепах копошилась у берега.
Завидев лодку, они высовывали из воды свои мерзкие, будто вечно улыбающиеся морды и провожали тупыми взглядами это утлое судно.
Не сразу удалось пристать.
А когда удалось, пришлось немедленно взбираться на обрывистый берег. Потому что любопытные твари двинулись к новому объекту, разевая клювы и улыбаясь, улыбаясь, улыбаясь.
На маяке он рассчитывал найти одежду, но нашел только штормовую накидку. Ветхий и мятый плащ. Ему нельзя было без одежды. Этого было мало. Но что с того? Это было хоть что-то.
У двери на стене было вмазано в штукатурку маленькое зеркало. Собственно, это был осколок. Квадрат с отколотым углом, словно страничка книги, заложенная уголком на память.
Беглец взглянул в это волшебное стекло.
Мрачные глаза на темном пепельном лице смотрели не узнавая.
– Ну? Что смотришь? Это я! Флай! – сказал он отражению глухим непослушным, отвыкшим говорить голосом.
