Условия перехода из одного мира в другой. Гадский стрелочник испортил стрелку! Вот что. В таком случае Сашка должен переключить стрелку вручную. Дожать, докончить переход.
И едва он понял это, как ощутил сопротивление движению. Будто что-то вязкое, но сильное не давало ему сделать следующий шаг. Воронков сделал усилие, и физическое и волевое, и, выбрав столб, именуемый в протоколах о ДТП «мачтой городского освещения», выбросил вперед руку и, преодолевая растущее сопротивление, рванулся к нему. Неимоверным, каким-то отчаянным усилием он прорвался сквозь знакомую уже преграду из невидимых мягких валунов и коснулся рукой столба.
Причем за секунду до этого ощущение было такое, что он натягивает собой резинку огромной рогатки, и если не схватится за намеченную опору в виде банальной «мачты городского освещения», то его запулит назад и дальше бог весть куда, и в родной мир он больше не вернется, потому что попытка дается одна-единственная.
Но он прорвался.
И в тот же миг словно волна прокатилась по всему окружающему и как бы смыла изменения. Город на глазах приобрел резкость и четкость, стал прежним, привычным, настоящим и живым.
Воздух утратил вязкость.
— Ну, задолбало все это! — в сердцах выдохнул Сашка, придирчиво осматривая изменения, дабы не попасться на какой-нибудь неприятной детали, которая указала бы, что мир хоть и улучшился, но все еще НЕ тот.
Однако это была чистая паранойя. Он чувствовал, что морок уходит и очищает именно родной мир от напускного маразма.
Именно напускного.
Жалкая попытка сбить с толку, заставить продолжить движение по тропе, миновать свой мир, чтобы уже никогда в него не вернуться.
Почему-то было до тошноты ясно, что если Сашка проскочит на тропе свой мир, как станцию метро, то обратного билета уже не будет. Не просто не будет поезда назад. Нет. Сам тоннель окажется перекрыт. Перестанет существовать в природе…
В природе…
Забавно! В природе ли существуют вот эти самые переходы между мирами? Вообще существует ли «природа» вне миров? И природа — натура одного мира — что она для мира другого?
— К чертям, — сказал Сашка, — потом…
Но вопросы повисли, остались, закрепились в разряде неразрешенных, с претензией на вечность.
— Джой!
«Я здесь, хозяин!»
— Как это мило с твоей стороны! — пробормотал Сашка, усаживаясь у подножия столба прямо на мокрый асфальт.
Спиной он прислонился к столбу, не прерывая с ним контакта, будто от этого зависело спокойствие и порядок в родном мире.
Джой ткнулся мокрым носом в руку, безвольно упавшую на колено полусогнутой ноги.
Гаденькая тварь, растопырившая локти кожистых крыльев, ковыляла по бордюрному камню и слизывала с асфальта черные маслянистые капли.
И вдруг словно ветром сдуло с твари ее уродливую оболочку и пылью понесло по-над дорогой. А на месте маленького уродца очутился голубь. Обычный, жирный, наглый сизарь.
— Я видел твою душу, голубок, — пошутил Сашка, — и она мне не очень-то понравилась.
Голубь оторвался от кусочка, прежде бывшего уголком чебурека, который расклевывал, и посмотрел своей бусинкой прямо в глаза Сашке.
— А я твою душу видел, — сказал этот взгляд, — и что?
— Кыш! — сказал Сашка.
Голубь улетел не сразу. Он смерил Сашку недоверчивым взглядом, дескать: «это ты мне?» А потом перевел бусинку на собаку. И только после этого, решив что-то свое, голубиное, подхватил клювом остаток чебурека и пошел на бреющем на ту сторону шоссе.
Воронков осмотрелся.
И немедленно почувствовал себя глупо.
Потому что оценил, как выглядит со стороны: темная улица освещена редкими фонарями. И под одним из фонарей, прислонясь спиной к столбу, сидит парень. А перед ним, опустив голову, стоит неопрятный, со спутанной шерстью колли.
Многоэтажки спального района вдали светятся окнами, напоминая допотопные перфокарты хаотичным расположением огней-дырок. На противоположной стороне улицы громоздятся старые трехэтажные дома с фигурными балконами. И в них тоже светятся окошки. Видны шторы. Далеко не везде они задернуты. В одном из окон даже виден был силуэт пожилой женщины, которая колдовала над чем-то то ли у плиты, то ли у кухонного стола.
В дальнем конце улицы появились фары автомобиля. Легковушка катилась медленно. Так ездит у нас только один вид транспорта: ментовоз.
— У, брат, пора валить отсюда, — сказал Сашка и кряхтя начал подниматься, — а то нас с тобой заметут.
Удивительно, но после всего пережитого и перевиданного страх перед блюстителем закона — бессмысленным и беспощадным в своем полном праве распоряжаться не обремененным никакими полномочиями и отдельными правами гражданином, — оказался настолько действен, что вдохнул в Воронкова силы. Да уж, родной мир снова заявил на своего блудного сына права.
Он поднялся и, стараясь не шататься, заспешил в темноту, дабы не пересекаться с неисповедимыми путями стражей правопорядка.
До улицы, дома, подъезда, градусника с лифтом Сашка добрел в полусне от усталости.
Надпись (та, что демонстрировала нестандартный взгляд на вещи и философский подход к окружающему) на стене лестничной площадки исчезла.
Вместо нее яркими маркерами, убористым почерком накаляканы были два варианта доказательства теоремы Пифагора. Одно из них Воронков помнил по учебнику математики для средней школы Киселева. В его поры учебнику, уже «устаревшему» и хождения в школах не имеющему, но известному всем, кто математику изучал настоящим образом, а не «от сих до сих». Второе же доказательство даже с первого взгляда выглядело экзотично. Автор привлекал метод полной математической индукции, а таким образом с Пифагором уже давно никто поступать не пытался, хотя бы потому, что теорема не является чем-то новым, уходящим одним концом в тьмы и тьмы непознанного. Уж скорее наоборот. Пифагоровы штаны, что на все стороны равны, стали каким-то кричащим общим местом в математике. И чтобы вот так к этим штанам и вдруг матиндукцию… Нет. Нестрого как-то.
Впрочем, таким образом теорему мог бы доказывать человек, чудесным образом знакомый с математическим инструментарием, хотя бы в рамках школьного курса, но ничего до сей поры не знавший о теореме Пифагора.
Но это было, похоже, только разминкой, потому что следом шла неудачная попытка доказательства теоремы Ферма, в которой (попытке, а не теореме) математик не без удивления нашел бы занятные, остроумные параллели с первыми двумя выкладками. Здесь-то метод математической индукции был на месте. Вот только такая эта теорема из себя есть, что тут нужен перебор вариантов, уходящий в бесконечность. И незадачливый математический вундеркинд рисковал засесть на всю жизнь за вычисление чего-то вроде таблиц Брадиса для теоремы Ферма.
— Вундеркиндов развелось, блин, — как о диких кошках, проворчал Сашка.
