Он был в смятении.
И непослушные подгибающиеся ноги несли его к разгадке страшной тайны.
И тут он увидел, как тени, смыкающие строй, закрыли от него того страшного смертоносного монстра, за которым охотились. И полыхнул взрыв, ударивший в тощую грудь как молотом. И тени испарились…
Это было последнее, что он увидел, перед тем как его подбросило и повалило.
Он тут же вскочил, как ему показалось.
На самом деле он всего лишь вяло и неуклюже поднялся.
Никогда раньше рядом с Художником ничего не взрывалось, никогда его не опалял столь яростный жар. Никогда его не швыряла наземь такая неумолимая и безжалостная сила.
Даже сумев встать на ноги, он был уверен, что погиб. Едва поняв, что все-таки жив, он тут же снова понял, что гибель неминуема. Выхода не было. Весь мир был в огне. Горела сама земля!
Проковыляв назад пару шагов, он наткнулся на стену и съежился в ожидании неизбежного конца.
Но словно этих потрясений было мало, его ждало нечто худшее. Прямо сквозь стену огня, из пламени, разлитого вокруг, на него выплыло нечто совершенно и окончательно ужасное, грозное и несообразное ни с чем.
Это могучее существо, облитое тугим маслянистым сиянием, лишь отдаленно напоминало человека. Пламя бессильно было причинить ему вред.
Кровавым металлом поблескивала на груди и боках жесткая чешуя.
Высокая темная фигура в сполохах отраженного пламени медленно поводила головой, выискивая новые жертвы. В каждом гибком движении чувствовалась жестокая, первобытная мощь и беспредельная уверенность.
Отточенное восприятие Художника судорожно впитывало каждую подробность.
Стершее с лица земли, смахнувшее со своего победительного пути как пыль неуничтожимых по определению врагов, чудовище перемещалось каким-то таинственным, странным, невиданным образом… Оно легко и вкрадчиво скользило, будто не касаясь земли.
Одна из его конечностей была удлинена смертоносным, страшной разрушительной силы оружием.
Это был монстр, которого Художник никак не предвидел.
И он приближался! Монстр двигался в его сторону.
Сначала он собирался убивать.
Он собирался УБИТЬ ВСЕХ.
Художник почувствовал его мысли.
Они были злы и беспощадны.
Чудовище жаждало уничтожить все и вся, что мешало ему.
Но тут внезапно произошла перемена.
Монстр передумал убивать.
Наоборот.
Ему стало весело. Впрочем, даже веселье его было диким, необузданным и пугающим.
Отчего бы это?
Монстр опустил странное, хищное оружие в руке, которым только что убивал, убивал и убивал, и обратился Художнику.
Он говорил хрипло и грозно. С величественным великодушием победителя в СТРАШНОЙ БИТВЕ, на грубом, отрывистом, но богато модулированном языке, которого Художник не понимал.
Но странное дело — монстр дублировал сказанное на своем варварском наречии ментально — тем способом, которым Художник привык общаться с соотечественниками. И хотя ментальное обращение было слабым, невнятным, как бормотание младенцев или идиотов, а также полным непонятных логических связок, Художник смог разобрать его.
— Ты, тот, кто не имеет определенного постоянного места для жизни, что ты делаешь здесь? Почему мешаешь мне заниматься моим жестоким делом? Здесь место как раз для таких занятий! И никто не смеет появляться здесь без моего дозволения. Правда, знаю я вас, тех, кто не имеет постоянного и определенного места жительства, низкорожденных или волею жизни самой оказавшихся в униженном положении… Вы можете проникать куда угодно. Но что тебе понадобилось в моем смрадном обиталище? Ты ищешь смерти? — вот что сказал могучий монстр, как показалось художнику.
В действительности Воронков выразился гораздо проще:
— Ты откуда, бомжиная душа? Только, едрена мать, мне тебя не хватало. А ведь режимный объект, между прочим, — усмехнулся от жалкости вида незнакомца и продолжил:
— Бомж он везде пролезет. Понятно. Но здесь-то воняет! Чего тут ловить?
При этом Сашка чувствовал себя престранно.
Поначалу он думал, что замигавший испуганно глаз на животе этого странного растрепанного, с детским выражением лица человечка пригрезился ему. Но потом понял, значительно позже, что хламида, в которую тот был облачен, меняет цвет и рисует картинки, очевидно отражая настроение хозяина.
Но это позже.
А в тот момент, когда одежда внезапно стала серой, Сашка подумал, что это БОМЖ, внезапно забредший на огонек, и потому-то так к нему и обратился.
Ну и еще от незнакомца исходили мощные флюиды страха и непонимания.
Это тоже смягчило дух Воронкова и охладило боевой запал.
В следующий миг, когда одежда Художника сменила цвет с серого на нежно-лиловый и по ней заскользили цветовые волны, Сашка чертыхнулся, вновь вскинув оружие.
— Ах ты, гад! — скрежетнув зубами, прорычал он, — чуть не подловил! — но, видя, что Художник заслонился рукой с тонкими пальчиками, добавил с сомнением:
— Шлангом прикидываешься?!
Рукав хламиды откатился и обнажил повыше локтя хрупкую белую ручонку.
— Ты! Враг! — как перевел его слова-посыл Художник для себя, — еси тварь ползучая и вероломная! Хотел ли ты вступить в схватку со мной или напасть со спины, усыпив невинным видом? Я принесу тебе смерть, прежде чем посмеешь ты исполнить злые намерения свои. Ибо нет от меня спасения!
— Пощады! — пискнул в ответ Художник.
Воронков вздрогнул от того, что короткое мелодичное слово отозвалось в его мозгу фразой:
— Мой сломлен дух! Не воин я. В беде. В несчастии пребываю! Взываю к великодушию и состраданию великого воителя.
И паника, паника, паника, которую Сашка отчетливо уловил, сопровождала эти слова-образы.
И снова заморгал отчетливо объемный глаз на колыхающейся хламиде.
— Час от часу не легче… — пробормотал Сашка, — ты кто такое? Откуда свалился?
Художник понял как:
— Со времени течением неумолимым приходят тяготы сильнее прочих бед. И враг изобретательней стократ убитого в бою еще недавно. Кто ты, незваный гость? Зачем тревожишь ратный подвиг мой? Поведай, жалкий, мне о том, откуда ты проник. И я решу судьбу твою.
Оружия Сашка из рук не выпускал, но чувствовал, что опасности это существо, откуда бы оно ни явилось, не представляет:
— Судьба моя в твоих руках, — воспринял Воронков странную телепатию Художника, — я ищущий. Я заблудился в поисках. Нуждаюсь в помощи и милосердии.
Заметно было, что незнакомец в мимикрирующей одежде старается в своих мысленных посылах быть как можно проще и понятнее.
