И при этом вполне реальный, что ли?
И сразу же вдобавок и легендарный.
Картина, инсталляция, перформанс, артобъект… короче предмет искусства. Какой-то такой особенный и со всех сторон окончательный, что мама не горюй.
Подробности были полным бредом.
Даже предельно напрягшись, Воронков вычленил из потока сугубой невнятицы присущее этому загадочному объекту абсолютное отсутствие всякого содержания. Но порождающее при этом у подвергнутого его воздействию зрителя (слушателя? обонятеля?) запредельное, бесконечно сильное впечатление...
Сашка плюнул в сердцах.
Художник же, словно придя в себя, выразил нетерпеливое пожелание, чтобы его оставили в покое и дали-таки поработать над заветной дверью «из здесь в там».
Раздраженный Воронков посоветовал ему не забыть про золотой ключик и холст с очагом для занавески, но понят не был.
Да и сам он мало что понимал.
Информация — вещь полезная. Любая информация. Вопрос, как к ней относиться.
Вот если, к примеру, сказать, что Луна состоит из зеленого сыра, то поверит разве что англичанин в возрасте до шести лет. А если сказать, что она состоит из песка и камней, — поверит почти всякий. И что изумительно, поверив, будет полагать, что ЗНАЕТ. Но это же не есть знание. Как не может считаться знанием информация, почерпнутая из самой умной книги. Только теория, поверенная практикой и помноженная на сомнение есть путь к истине и подлинному знанию.
Все на свете ерунда, кроме пчел. А если вдуматься, то и пчелы — фигня.
Вот «Мангуст» под мышкой был истиной, выросшей из теории, поверенной практикой и помноженной на сомнение. А все остальное — полная фигня!
На том Воронков и покинул Художника. Были у него дела и поважнее кристаллического мироздания и картин, освещенных светом и напитанных силой таланта.
Утро не порадовало веселыми солнечными лучами. Просто грязная вата низких облаков за пару рассветных часов превратилась из беспросветно-черной в беспросветно-серую.
Зарево факелов с химзавода поблекло, добавляя теперь лишь немного красно-рыжего тона в тусклые цвета западной части неба.
В очередной раз выйдя из дежурки и глянув вверх, Воронков отметил про себя факт наступления «светлого времени суток», согласно должностной инструкции выключил прожектора и обесточил осветительный щит.
Эти привычные действия заставили его наконец-то вспомнить о начальстве, о своих обязанностях и вообще о том, что он на работе.
В слабеньком свете занимающегося дня следы ночных событий стали еще более заметными, и никакая уборка не смогла бы их скрыть — да и чем убираться-то, бульдозером? Или сбегать до аэропорта и одолжить там «Ураган» со списанным реактивным двигателем, который полосу чистит?
Делать было нечего, Сашка пошел к подъезду управления и вытащил из-под карниза второго справа окна ключ.
Внутри здания было пусто, тихо и спокойно. Салатовые стены и канцелярский запах, неистребимый даже исключительным амбре отстойников, вся конторская обстановка будили генетически присущее русскому человеку безотчетное чувство вины перед начальством в присутственном месте.
Воронков зашел в предбанник к директору, сел на секретарское место (на самом деле должность секретаря сократили уже два года назад), вытащив из стола лист бумаги, написал слова «Объяснительная записка…», вздохнул и задумался.
Ну что он сможет объяснить? Да и вообще, так ли это нужно — объяснить? Главное, чтобы бумажка была написана и подшита, а что в ней написано — дело шестнадцатое.
И вскоре под его пером родился дайджест производственного романа о полезности соблюдения техники безопасности и вреде несоблюдения оной.
Скупым и суровым слогом описывалось, как в процессе сварочно-ремонтных работ произошло возгорание (отрицательный пример), каковое было ликвидировано собственными силами при помощи штатного песка и огнетушителя (положительный пример). В заключение Сашка признавал свою вину и брал на себя обязательство добровольно возместить стоимость погибшего топлива, а также испорченной тары (бочка железная БЖ-300 б/у) по балансовой стоимости.
Особой статьей Воронков, поддавшись канцелярской стилистике, в каком-то бюрократическом запале вменил себе в особую личную заслугу снос бетонных плит старого забора.
Перечитав бумажку, Сашка удовлетворенно кивнул, положил ее в папку с тисненной золотом надписью «к докладу», а потом взялся за телефон. Сначала он набрал телефон Рыжего, и его жена с подозрительным энтузиазмом сообщила, что «Игорька еще долго не будет. Радиограмма пришла: у них какой-то мост размыло, а на вертолет денег нет. Еще неделю будут лесовоза ждать…». Не дослушав, Сашка положил трубку и позвонил напарнику.
Насколько Олег обрадовался Воронкову вчера вечером, настолько же недовольным он оказался сегодня с утра, и Сашка его вполне понимал. Самому случалось идти навстречу сменщикам и выходить на работу два, а то и три дня подряд. И хотя это давало возможность подольше повозиться в мастерской, да и деньги дополнительные лишними не были, но все равно — энтузиазма такие просьбы не вызвали.
Однако Олег еще с прошлого месяца был должен Воронкову трое суток. Поэтому ругань руганью, но когда Сашка пообещал ему зачесть за «посидеть до вечера» целую смену, прийти он все же пообещал, и действительно явился даже раньше, чем появился на работе кто-нибудь еще из работающих днем. Сашка по-быстрому обрисовал ему события ночи, не слишком уклоняясь от версии, изложенной в «записке», а присутствие Художника объяснил просто:
— Двоюродный племянник, сын дяди Сени — ну, я тебе рассказывал, есть у меня такой родственник.
— А, тот алкаш из Прибрежного?
— Ага. В общем, из интерната парнишка сбежал, я его пока приютил. У него какие-то нарушения в развитии: с одной стороны, талант художественный, а с другой…
— Дурачок, что ли?
— Ну, не то чтобы совсем, но иногда его понять трудно. Да ты парнишку, главное, не дергай и не показывай никому, а сам он к тебе лезть не будет. Пусть себе сидит, рисует, а я его скоро сплавлю куда-нибудь. И Джой пока пусть с ним побудет.
— Очень нужно мне его дергать, — пожал плечами Олег, и Сашка почти бегом бросился переодеваться. Ему очень не хотелось встретиться в воротах с директорским «жигуленком» и полчаса стоять в кабинете, виновато кивая головою в такт нравоучительной речи.
Сбруя с «Мангустом» привычно устроилась под плечом, и прижатый к стенке троллейбуса Воронков то и дело ерзал, пытаясь сдвинуть ее поудобнее и вызывая недовольство окружающих.
«Небось, скоро на ребрах профессиональный синяк будет… Хоть прямо сейчас вылезай!» — подумал он, когда щуплая на вид женщина так энергично стала пробиваться к выходу, что оружие в буквальном смысле впечатало в бок.
«А действительно! — вдруг сообразил Сашка, — надо же предупредить Козю, что я приеду, а то опять куда-нибудь ускачет. Только рассказывать по телефону ничего не буду. И так все выглядит бредом сивой кобылы, а по телефону так и вовсе на дурацкую шутку потянет, не более того!»
