Если так, то постановим, что адресат временно выбыл. Информация не принята. «А если сообщить хотели что-то другое, — думал Воронков, — то, Значит, написали неразборчиво и я понять не в силах. Пишите письма крупным почерком. И символизма с околичностями поменьше», без шибко тонких намеков.
Проще жить, если сие было заурядное нападение безмозглого местного пожирателя травоядных у водопоя. Но какого хрена эта сволочь нападает на существо, которое в первый раз видит? Или не в первый?
Одеваясь в «условно просохшую» одежду Воронков понял, что закапывается в ворох вопросов, на которые никакая дедукция и никакая интуиция не может дать ответ.
Из всей одежи только куртка осталась влажноватой. Но медлить не хотелось. Хотелось двигаться дальше. Бог знает, когда здесь наступает ночь и какие твари скрываются в ней. И когда здесь наступает зима и «много снега» — может, к ночи. Ни в чем нельзя быть уверенным и надо быть начеку.
— Идем, Джой, — скомандовал Сашка, по-пионерски затушив прогоревший костер, и добавил, с раздражением от непоняток, старую, неизвестно к чему вспомнившуюся шутку: — Домашние животные украшают нашу жизнь, а в трудную минуту — стол.
Джой, к счастью, этой пошлости не воспринял и смотрел преданным глазом. Он был рад идти. Чего-чего, а бездействия пес не любил.
— Куда двинем? Вверх по течению? Вниз? Вглубь? Или снова будем форсировать? — поинтересовался Воронков.
Насчет «форсировать» был перебор, но тоже вариант, который полагалось огласить.
— Двигай, зверюга! — чуть успокоившись от вида пса, сказал Сашка и сделал шаг.
Лес окрест стал другой. Великаны сменились гигантами. Титанические деревья походили очертаниями на хвощи. Наверное так выглядел лес во времена юных динозавров?
Небо — закатно-предгрозовое. Пряный ветер тянулся над внезапно открывшейся перед Воронковым просторной поляной и колыхал траву, тонкую и острую, как щетина на холке кабана.
Пахло перечной мятой и чем-то еще неуловимым, аптекарским.
Оглянувшись в поисках пса и не увидев его, Сашка обнаружил, что стоит почти ровно посреди поляны, на кочке какой-то, поэтому и трава не по пояс.
Здесь было тревожно.
— Джой! — позвал Сашка севшим голосом.
Пес отозвался на краю ментальной слышимости.
Нет, не тревожно! Страшно было здесь! Очень страшно. А отчего, собственно?
Ни черных туч на небе, ни… Ничего, что ассоциируется со страхом. Но некое неуловимое нарушение пропорций, непривычное освещение и какое-то пронзительно-ядовитое сочетание зелени, сумерек, контрастных стволов деревьев вдали выводило из себя, вызывало обжигающее желание затаиться, скрыться, забиться в уголок, в щелку…
Трава зашевелилась супротив ветра, и снизу выглянул Джой, тоже напуганный, поджавший хвост.
Сашка осторожно спустился с кочки в траву, даже не по пояс, а по плечи. Спокойнее не стало.
Но мозг работал четко. Он вдруг представил себя со стороны: два существа посреди чужого мира. Отрадно было только то, что представителей местного населения не наблюдалось окрест, не визжали женщины, никто не кричал: «Убейте их немедленно!»
Какие женщины, почему крики? Что это такое пригрезилось?
«Ну, что же, я возжелал ускорить смену декораций и получил», — совсем без удовлетворения заметил Сашка, бредя в траве вслед за шуршащим впереди псом, потому что другого направления не изобрел.
Эта декорации ему нравилась куда меньше, чем предыдущие.
Вернее, она ему совсем не нравилась. И не объяснишь почему. Просто трудно вообразить более неуютное место.
Значительное пространство, отделявшее его от леса, оказалось куда больше. Хотя предыдущий лес, казалось бы, демонстрировал крайнюю степень гигантизма. И вот наглядный пример относительности.
И это пространство по всему окоему окружено непонятными деревьями, поначалу показавшимися первобытными древовидными хвощами и плаунами. Но теперь — расстояние не позволяло рассмотреть в точности — они больше напоминали хвойные, но только «ненормально хвойные».
Этакие чешуйчатые и весьма вытянутые по вертикали лиственницы с зелеными помидорами вместо шишек. Но в невероятном каком-то масштабе! Таком, что оторопь берет.
Он прикинул, что по горизонтальной ветке можно было бы маршировать в колонну по четыре, а «в помидоре» оборудовать однокомнатную квартирку, прорезать окошки и жить.
Может, кстати, и живут?
Но интуиция подсказывала, что никто здесь не живет. Величественный, как мемориал, чуждый чему бы то ни было человеческому, продуваемый гулким, холодными струями несущимся ветром, этот жуткий лес никому не подходил для жизни.
Нет, не по-людски тут.
Войдя под его своды, Сашка только уверился в этом. Он поминутно задирал голову. Зеленые с темными пятнами громадные шары таинственных плодов висели как гири. Деревья отвечали рокочущими голосами и покачиванием ветвей на удары ветра.
Да как же такие небоскребы земля-то держит? Это какая должна быть корневая система? Прочность древесины какая? Немыслимо.
— Вот, блин! — внезапно и предательски прорезавшимся голосом сказал Воронков.
— ИН! ИН! ИН! ИН! ИН! — немедленно отозвалось какое-то истерическое кислотное эхо.
И с воем и грохотом упал метрах в двадцати исполинский помидор, так что земля содрогнулась и осколки взорвавшегося плода просвистели над головой и тяжело с хрустом упали где-то далеко позади, с деревянным стуком ударились о стволы.
Джой лег, прыгнул, шарахнулся…
Как же неуютно было и ему в этом чудесном новом мире.
Сашка поднял один из осколков, встреченных на пути, — толстый и тяжелый кусок скорлупы. Очень тяжелый, будто сделанный из стали.
— Орешки, значит, — пробормотал он, — ну, ладно… Только уж, пожалуйста, без белок с бурундучками!
Ветви деревьев начинались приблизительно на одной высоте. Где-то на уровне пятиэтажного дома. Что бы это могло означать? Такое Сашка видел однажды в заливных лугах. Там ветви деревьев тоже начинались на одном горизонте, так, словно были выровнены по уровню вне зависимости от рельефа местности. Была ли какая-то связь? Верна ли аналогия? Откуда здесь такой эффект?
Его охватило какое-то отупение. Отупение и острое болезненное ощущение ирреальности всего, что с ним происходило и происходит последнее время. В таком состоянии люди начинают метаться и кричать: «За что мне, Господи?!» Или делать другие бессмысленные вещи, которые не приносят облегчения, но стимулируют приступы острой жалости к себе, припадки паники и депрессию.
Ничего подобного Воронков не делал. Просто тупо и размеренно шагал через лес. Оглядываясь на Джоя, который то и дело отставал, отвлекаясь на незнакомые запахи.
— За мной, Джой! — окрикивал он собаку, чего не требовалось.
