Едва он вышел из-под сени лесной на воздух, то будто попал в полосу иного света. И цветовосприятие изменилось. Вместо сумерек мрачных и унылых сделался вновь предгрозовой, яростный колер.
В этом красноватом, контрастном освещении мрачное сооружение уже не казалось безопасным! Джой тоже разделял изменения в настроении хозяина. Правда сложными, они не были — от плохого к худшему. А это предсказуемо.
Но если пес чувствовал то же самое, значит, есть объективная причина. Страх, уныние, дискомфорт, напряженное ожидание чего-то худшего, чувство отторжения их — человека и пса — этим столь странным миром… Откуда эти последовательно возникающие, складывающиеся и умножающие друг друга эмоции? Они субъективны или рождены чем-то извне? Это объективный отклик на реальность или результат воздействия на субъект?
Может, излучение какое? Простейший инфразвук? Что, если сверхтитанические деревья излучают что-то вроде сверхнизкой частоты, не слышимой ухом, но создающей настолько дискомфортное состояние, что это порой приводит к безумию или даже самоубийству.
Мысль о том, что деревья могут выступать в роли органной трубы, испускающей инфразвук, вроде той, с помощью которой один американский физик ненароком выгнал публику из театра, как ни странно, принесла облегчение.
Причина мистического воздействия места могла быть вполне естественно-научной и, значит, возможно, не несла прямой угрозы, а просто инициировала это чувство. Когда это понимаешь, жить легче.
Немного воспрянув-таки духом, Сашка, и не представлявший себе, какие пучины скверных и чреватых безумием переживаний его еще ожидают, сделал то, что следовало сделать давно — поменял магазин автомата на новый. Прежний Сашка опорожнил «до железки», как говорится, стреляя по крокодилу-летяге-ниндзя.
Магия оружия описана многократно. Что-то с человеком происходит после того, как он берет в руки… Лучше бы, конечно, «Мангуст». Воспоминание об утрате вновь кольнуло болезненно и скверно. Вот, кстати, еще одна причина дискомфорта. Нерв, незримо связывавший Сашку с пистолетом, превратился в проволоку, которая вспарывала реальность, волочась за ним, куда бы он ни последовал. И, похоже, избавиться от нее он был не в силах, да и не хотел.
По дощатому мостику над рвом идти было неприятно. Открытое место. До наготы. В прозрачном лесу одиноких деревьев вроде бы и негде было спрятаться, но, с другой стороны, там мог скрываться и наблюдать кто угодно.
А на мостике спрятаться было негде не просто, а вопиюще. Разве что в ров сигануть… И шел Сашка, как на расстрел. И можно было сколько влезет твердить о высокой вероятности инфразвука, подмене интуиции наведенными эмоциями, а страшно, как на карнизе небоскреба при ураганном ветре.
Ощущение взгляда в затылок усиливало ощущение дискомфорта, вызываемого и светом; и всеобщей какой-то жутью окружающего. Этот мир не принимал чужаков. Отторгал их как инородное тело. Хотя почему как?..
Джой осторожно двигался вслед за хозяином. Сашка остановился оглядеться… Они стояли аккурат на середине опасного мостика.
И тут впервые померещились тени… На периферии зрения будто мелькнуло что-то. Сашка резко обернулся и даже присел, вскидывая автомат. Патрон в патроннике, переводчик на непрерывный автоматический.
Показалось… Теней действительно не наблюдалось. Нет как нет.
— Чуешь что-то, Джой?
Но пес был, похоже, в ступоре. От него ничего не исходило.
И снова неясное движение где-то с краю поля зрения. Темный силуэт промелькнул и скрылся за не самыми ближними стволами деревьев.
И кроны вновь зашумели под порывом гулкого ветра. Крикнуть что-либо типа: «Выходи! Мы тебя видели!» Но ведь нет никого. Показалось. Такие здесь, видать, весельчаки лешие. Морок наводят и потешаются над чужаком.
И замерещилось вновь, будто в подтверждение, что тень мелькнула уже не в лесу, а на верхнем ярусе пирамиды. Ствол оружия опять дернулся, но до выстрела не дошло. Воронков точно знал, что стрелять не в кого. Просто чужое место было напитано опасностью.
Как бывают намолены храмы, так места битв и умертвий бывают исполнены ужаса неминуемой гибели.
И не к месту, а может, к месту вспомнился старый анекдот. Про то, как мужик открыл дверь на звонок. А за дверью стоит смерть. Но только странная: в рубище, с синяком под глазом, в одном башмаке и со сломанной косой. И говорит тогда мужик: «Какая нелепая смерть».
Собрав в кулак — в руки, сжимавшие автомат, волю к жизни и к движению вперед и вперед, Воронков сделал следующий шаг. И миновал мостик…
В ближайшем рассмотрении «вазочка» — детище неведомого зодчего, не только подтвердила оценку своих размеров, но и обнаружила еще одну странность. Сооружение было выполнено из бревен, брусьев, досок, но решительно не так, как можно было ожидать.
Образцы деревянного зодчества приучили нас к мысли о том, что мастер всегда идет за спецификой материала: бревенчатые срубы, брусовые колодцы, дощатые настилы…
Здесь же автор всеми силами эту специфику стремился преодолеть, побороть и обмануть. Он строил галереи, которые виделись ему невесомыми, но мощными и прочными. Так, словно он увидел их во сне или подсмотрел сделанными из иного материала…
Теперь же с маниакальным упорством архитектор пытался воспроизвести образы сна из дерева, не зная особенностей этого материала и не желая им потакать!
Это трудно поддается объяснению… Взяв за основу ствол исполинского дерева, мастер насверлил в нем опоясывающих отверстий и воткнул в них двадцатиметровые бревна, которые не удосужился очистить от коры, висящей теперь снизу лохмотьями. По периметру — окружности — он связал бревна брусом, на котором соорудил балюстрады.
Однако некоторые из бревен основы не захотели торчать горизонтально и провисли. Тогда мастер, ничуть не смутившись, подпер их колоннами и упорами, которым впоследствии придал некоторое условно-функциональное значение: вокруг колонн устроил нечто вроде беседок и глухих дощатых барабанов с узкими входами без дверей, что-то вроде кабинок…
Каждый следующий ярус, начиная со второго, был все более неказистым, все более небрежно сооруженным. И в результате это все, первое впечатление было верным, похоже, бросили, так и не доделав.
— Это неправильные пчелы, и они делают неправильный мед! — вдруг сказал Воронков, поднявшись на первый ярус по винтовой лестнице вокруг исполинского ствола.
По трухлявой лестнице, даже и не скрипящей, а проминающейся со вздохом под ногой.
Уже на первом уровне возникло ощущение серого, серого, серого дождя, навевающего мысли о тщете всего сущего.
Восхождение же на следующий уровень вызвало ощущение медленного, но неотвратимого нисхождения в ад. Без видимых причин. Вне логических объяснений.
И опять, вот напасть, чудилось, что на периферии зрения мелькнула какая-то крадущаяся тень. Нет, никого! Новый мир был совсем не прост. Что-то заставляло проецировать свои эмоции на этот мир, а потом вступало с ними в резонанс — отражая и усиливая.
