— Ну, телик посмотреть. Какие тут у вас информационные системы имеются?
— Практически никаких. Это же аграрный мирок. Так, несколько каналов радио. Смотреть нечего.
Смотреть радио? Наверное, новый язык, поселившийся в моем сознании, все-таки не совсем адекватно передает мне информацию. Хотя почему нет? Почему радио не может нести видеосигнала. Просто у нас это называется телевидением.
Я с трудом вытащил слово из своей памяти. Оно показалось мне необычно-непривычным, неудобным в использовании, излишне громоздким.
— Пожалуй, я все-таки пойду спать. У меня парочка непросмотренных фильмов имеется. Только бы напряжение в сети подошло к адаптеру ноутбука…
Кажется, при словах «непросмотренных фильмов» Илона встрепенулась.
— Там на стенах универсальные разъемы питания. Выставишь значение на нужное тебе. Разберешься, я думаю. Смотри, завтра вставать рано, если хочешь поохотиться.
— Учту, спокойной ночи.
Я, прихватив со стола какое-то вяленое в специях мясо, отправился в свою комнату. Мне, собственно, не очень-то и хотелось это делать, совсем наоборот: посидеть вместе с красивой хозяйкой было намного заманчивее вечера с очередной поделкой Голливуда, но, как мне подсказывало чувство меры, не стоило злоупотреблять ее вниманием.
Когда я выходил из обеденной залы, я обернулся. Илона стояла возле стола и смотрела мне вслед. Кажется, что-то в ее взгляде говорило мне, что чувство меры и ложная скромность в данный момент неуместны и могут, скорее, навредить. Но я мог ошибаться, и человеческая нерешительность одолела. На лестнице на второй этаж я вспомнил вдруг, что не мешало бы помочь Илоне с посудой, и даже сделал было пару шагов вниз, но голос кухарки, донесшийся снизу, остановил меня. По-видимому, кухарка не уехала на праздник, чтобы гость и хозяйка не остались без заботы.
Лучше бы уехала.
При всей своей ненависти к процессу мытья посуды, я готов был перемыть ее горы, лишь бы делать это в присутствии Илоны. Когда я осознал этот факт, я испугался: по-видимому, я крепко влип с этой девушкой. Красивой — да, умной, необычной…
— И еще она может уложить меня в рукопашной, — объяснял я ситуацию чавкающей гивере, сидя рядом с клеткой в своей комнате. — И стреляет, наверное, лучше, чем я… И как мне поступать в такой ситуации? Может, лучше вести себя тихо и скромно, дождаться Данилыча с Саньком и уехать подобру-поздорову от греха подальше?
Гивера облизнулась, давая понять, что самым разумным с моей стороны будет дать ей еще этого самого вяленого мяса. И специи можно даже не счищать.
Она явно шла на поправку.
— Я никак не могу понять ее отношение ко мне, — продолжал я жаловаться зверьку, жуя с ним на пару мясо. — То ли это просто интерес как к необычному существу… ну, как к тебе, например. То ли…
Гивера зевнула, показывая свое презрение к моим жалким метаниям и заодно несколько рядов острых голубых зубов в неожиданно широко открывшейся пасти. Жутковатое зрелище, надо признаться.
— Ага, милый акуленыш, — оторопело пробормотал я, — вот почему мне так не советовали открывать твою клетку, пиранья ты моя шерстистая…
Гивере были, судя по всему, абсолютно по барабану все новые прозвища, которыми я ее наделил. Всем своим видом она выразила желание добраться до остатков мяса в моих руках.
— Как же тебя назвать, зубастик?
Гивера проглотила мясо и прижалась к клетке боком, словно для того, чтобы я ее погладил.
— Ну нет, милая. Почему-то я не склонен доверять твоим зубкам. — Я потер нос, прикидывая: — Если бы ты была кошкой, я назвал бы тебя Муркой или Машкой, в зависимости от мурчания, конечно.
Гивера издала мяукающий звук.
— Ага, значит, Маней и назову. Давай спать, Маня, завтра охота. Может, чего-то вкусного тебе добуду…
Так и не разобравшись с «универсальным гнездом питания», я улегся на кровать без просмотра фильмов. Маня посопела в клетке, словно обдумывая свое новое имя, и затихла. Наверное, ей снилась принесенная мной с охоты добыча.
Но в этот раз она ее не дождалась.
Снилась мне какая-то ерунда. То Илона, увозимая Жаном на алой божьей коровке, то Вержбицкий, ищущий меня, чтобы заставить убирать в гараже… я прячусь от него, но он неумолимо и неотвратимо снова оказывается рядом…
Потом словно я опять на Земле, пришел домой, и меня встречают мама с Люськой. Они что-то спрашивают у меня, я пытаюсь говорить с ними, но мы не можем понять друг друга, и я с ужасом осознаю, что забыл русский язык навсегда. Я пытаюсь что-то объяснить им, машу руками, но жестами всего не объяснить. Мама плачет, качает головой, сестренка сердится. Тогда я кидаюсь в комнату, чтобы найти тетрадку, нарисовать в ней как комиксы произошедшее со мной, но моя комната исчезает во тьме, тьме перехода между мирами, и когда я пытаюсь вернуться обратно, то не нахожу уже мамы и сестры, но оказываюсь в том самом злосчастном супермаркете, где в мои карманы подложили банки с красной икрой. Только людей в торговых залах нет, и я понимаю, что супермаркет закрыт, а меня могут принять за вора. Тогда я бегу к выходу, ощущая, что моя куртка потяжелела, что в карманах опять эти ненавистные банки. Я бегу, на ходу пытаясь выкинуть их из куртки, но не нахожу карманных швов, пробегаю все ряды с товарами и наталкиваюсь на сидящего за кассой Шмуля. У него уставшее и испачканное лицо.
«Шмуль, — зову я его, — Шмуль, что ты здесь делаешь?»
Он молчит, не обращает на меня внимания. Устало смотрит сквозь витрины на стоянку перед супермаркетом. Я смотрю тоже. Там наша «Скания», возле нее стоят Данилыч и Санек. Стоят и смотрят на нас. Потом садятся в машину и уезжают. Беззвучно.
Я ору им, пытаюсь бежать к витрине, но не могу продвинуться дальше кассы, и пищит, пищит мерзкий сигнал, оповещающий, что я хочу что-то вынести, не оплатив. «Скания» исчезает за поворотом, и Шмуль поворачивает ко мне голову. Он плачет. Кровавыми слезами.
«Алексей, — говорит он тихо, — Алексей… зачем вы нас убили?»
И тут сквозь рассыпающиеся водопадами осколков витрины в супермаркет врываются потоки круглых летающих тварей. Засыпают меня, сбивают с ног, погребают заживо.
Кажется, я кричу. Без голоса. Без звука. Внутрь себя.
И просыпаюсь.
Кто-то действительно звал меня по имени. Тихо так звал. Женским голосом.
— Алексей… Алексе-ей…
Осознав, что это мне не снится, я открыл глаза. Синеватый свет раннего утра проникал через щель в шторах и слабо освещал комнату. Я приподнял голову, пытаясь увидеть звавшего меня человека, но уткнулся взглядом в темный клубок у меня на груди.
Гивера.
То-то мне казалось во сне, что одеяло как-то потяжелело.
Пугаться было некогда, мысли заработали, пытаясь выбраться из вязкости сна, заползали в поисках выхода…
