Наши сидят и лежат, кто где повалился, в тени деревьев.
— Вы что? — говорю я. — А ну, вставайте!
— Привал, — объявляет Лу. — Мы устали, проголодались и пить хотим. И ты тоже, признайся. Да нет, ты такая упрямая, скорее загонишь себя до смерти.
— Некогда нам отдыхать, — говорю я.
— Печаль какая, — отвечает он.
— Ладно — пять минут.
— Столько, сколько я скажу.
— Сколько я скажу! — вмешивается Мейв. — Господибожемой.
Смотрю на Лу со злостью. Так и остаюсь стоять. Вытираю потное лицо и шею носовым платком. Томмо достает из седельных сумок провизию, раздает половину, всем поровну. Вяленая оленина, сушеные ягоды и горсть орехов. Остаток убирает про запас. Обед скудный. Зря только челюсти трудить, но мы усердно жуем. Я отдаю Следопыту свою полоску оленины. Прочему зверью придется выживать на подножных кормах. Гермес щиплет чахлую травку. Нерон долбит клювом червивый кислофрукт.
С юга задувает суховей. Несет песок и мелкую пыль. Белесое небо пышет жаром. Без единого слова надвигаем шимы пониже. Смазываем жиром обветренные губы. Я брожу взад-вперед, места себе не нахожу. В голове звучит вредный вкрадчивый голосочек. Набирает силу и вот уже гремит вовсю. Странно, что другие не слышат.
— Скорей! Торопись! — вопит голос. — Джек в беде! Возьми Гермеса и вперед! Тебя не смогут остановить. Скорее!
Мне ужасно стыдно. Из-за меня ведь наши вляпались. Не из-за кого другого. И все равно…
— Скорее, в путь! Не пристрелят же они тебя?
— Даже не думай, — говорит Лу.
— А? — вздрагиваю я.
— Думаешь, я не знаю, что у тебя на уме? Да ты так громко думаешь, что всем вокруг слышно. Так вот, не думай.
— Ничего я не думаю, — отпираюсь я.
— Думаешь, еще как.
— Неправда.
— Правда.
— Мне лучше знать, что у меня в голове творится, — сержусь я. — Жаль, кое о ком другом этого не скажешь!
— Ты на что намекаешь? — ощетинивается Лу.
— Может, хватит? — вмешивается Мейв. — Замолчите оба! Скоро нас с ума сведете!
— Что с Томмо? — спрашивает Эмми.
Томмо застыл, пригнувшись, посреди дороги. Прижал к земле ладони.
— Кто-то едет, — говорит он. — С севера. Телега с лошадью или, может…
Я хватаю его за руку.
— Томмо, сколько лошадей?
— Одна, — отвечает он. — Кажется. И телега.
— Тонтоны? — спрашивает Эмми.
— Они поодиночке не ездят, — замечает Мейв.
Дорога за поворотом теряется в рыжем лесу. Мы оглядываемся, куда бы спрятаться. Пара деревьев. Несколько валунов. Осветительный столб. Между перекрестком и поворотом лежит громадная каменная плита. Те, кто явится с севера, обязательно мимо нее проедут.
Я смотрю на Мейв, она на меня.
— А давай, — говорит она.
— Что давай? — настораживается Лу.
— Я за, — говорю.
— За что? — спрашивает Лу. — Вы о чем, вообще?
— Нам нужно средство передвижения, — говорит Мейв. — Сейчас мы его и добудем. По моей команде — Саба и Лу, хватайте коня. Томмо и Эмми, прикройте их с тыла. Я займусь теми, кто в телеге. Если я решу, что их слишком много, все отменяется. Так, прячьтесь. Оружие наготове. Выдвигаемся только по моей команде!
Мейв вскочила на Гермеса и надвинула шиму на самые глаза. Теперь еще подтягивает кверху шейный платок, прикрывает рот и нос.
— Постойте! — говорит Лу. — Может, там одна лошадь, а может, десять.
— Десяти нет, — уверенно отзывается Томмо.
— Ну пять! Мы не знаем, сколько. Не знаем, кто там. Нельзя же вот так бросаться очертя голову! Надо все обсудить! — Лу хватает Гермеса под уздцы.
Мейв сдергивает платок с лица.
— Нет! Мы не на Серебряном озере, и ты не наш папочка. В реальном мире папочка тот, кто знает, что делает. В данный момент это я. Так что сиди и не рыпайся. Если, конечно, не хочешь, чтобы тебе отстрелили твою симпатичную задницу.
Она ударяет пятками Гермеса в бока и галопом уносится вперед. Занимает позицию за каменной плитой. Я оттаскиваю Лу за большой валун. Лицо у брата красное, губы крепко сжаты. Голубые глаза мечут пламя.
— Да что она о себе воображает? — бесится Лу. — Вообще не понимаю, что она тут молола. Никакой я не папочка! До смерти надоели командирши! Тебя, Саба, это тоже касается.
— Ты раньше грабил на большой дороге? — спрашиваю я. — Лошадей воровал?
— Знаешь же, что нет! Не в этом суть…
— Суть в том, что нам надо к полнолунию добраться до «Гиблого дела», — говорю я. — А грабежи на большой дороге — специальность Мейв.
— А моя специальность — заботиться о том, чтобы мы остались живы, — парирует Лу. — Ты, я и Эмми. Те двое пусть хоть повесятся, если им охота. Смотрю я на тебя, Саба, и глазам не верю. Мы были уже на пути к хорошей жизни. Просто рукой подать. А теперь что?
— Признайся, зато весело, — возражаю я.
— Не вижу ничего веселого, — отвечает Лу.
— Ага, шааль жрать веселее? — срываюсь я. — Или то, чем ты занимался с Мег?
Выстрел попадает в цель. Лу отворачивается. Начинает с деловым видом заматывать лицо шимой и шейным платком.
Я тоже закрываю лицо. Мы ждем. Неизвестные путники не торопятся.
Понемногу далекий стук колес становится громче. Я осторожно выглядываю из-за валуна. Живот сводит от напряжения. На дороге показывается желтая повозка. Ее тащит…
— Ни черта ж себе, верблюд! — выдыхает Лу.
И впрямь верблюд. Костлявая, блохастая дохлятина волочет дребезжащую колымагу.
Хозяин колымаги распевает во все горло. Уже можно разобрать слова:
Ты была души моей царицей,
А когда закончилось лето,
Ты ушла, мое сердце разбито,
И напрасно жду я рассвета.
— Хей-я-а! — Мейв бьет пятками в бока Гермеса и вылетает на дорогу прямо перед повозкой. Гермес встает на дыбы. Мейв стискивает его бока коленями. В каждой руке у нее по арбалету.
Хозяин повозки натягивает вожжи.
— Эге-ге! — вопит он. — Стоять, Моисей!
Верблюд ревет и пятится подальше от Гермеса. Мы с Лу хватаемся за вожжи. Пыль столбом. Повозка накреняется, чуть не опрокидывается. Хозяин тянет руку к чему-то у себя под ногами.
— Руки вверх, или я стреляю! — кричит Мейв.
Хозяин медленно выпрямляется, поднимает руки над головой.
А мы с Лу изо всех сил тянем верблюда за уздечку. Верблюд упирается, кричит, плюется и закатывает глаза. И вдруг с размаху садится. Мы отлетаем в разные стороны. Тут же вскакиваем, хватаемся за луки, целим в хозяина тележки.
