Несколько секунд Его Величество, морщась и продолжая прижимать ладонь к боку, молча смотрел на объемную картинку. Затем он резко встал, выпрямившись во весь свой немаленький рост, схватил из разложенной на столе аптечки заранее приготовленную камердинером капсулу лекарства и сунул в рот. Подумав еще пару секунд, он взял из аптечки трубку ливина и прижал одну таблетку ко лбу. Когда он повернулся к терминалу, таблетка еще всасывалась, отчего на лбу Его Величества, прямо над знаменитой двойной складкой его переносицы, виднелся отчетливый синий кружок -- это придавало его худощавому бородатому лицу неожиданно самоуглубленное выражение. Властитель Империи стремительно стащил через голову длинную трикотажную футболку, в которой спал, и обнажил поросшую темно-рыжим волосом худую, но широкую грудь. На грудь тут же упали пряди его длинной, каштановой масти густой бороды, которую он носил в память о проведенных в анабиотической ванне годах. По мускулатуре Его Величества было заметно, что когда-то он был неплохо развит физически, невзирая на нынешнюю пугающую худобу -- следствие многолетнего анабиоза, не ликвидируемое никакими диетами или средствами терапии. В одних длинных, до колена, красных шёлковых трусах Его Величество сел перед терминалом, уперев худые руки, локтями наружу, в колени, и наклонился к картинке фон Гёссера, сухо и строго произнеся только одно слово:
- Докладывайте.
Фон Гёссеру было не привыкать, он обычно и делал утренний доклад в тот момент, когда властитель одевался или даже принимал ванну. Он быстро, сжато и дельно изложил все, что знал сам.
Монарх уже овладел собой, да и лекарства подействовали. Пока министр говорил, Его Величество вытащил из дорожного несессера, раскрытого на столе рядом с аптечкой, цефалопад и надел на голову, включив прибор и в несколько касаний взяв сигнал с Главного Терминала. Едва фон Гёссер замолчал, властитель Галактики быстро сказал ему:
- Рид-сигнал на мой терминал, полный объем, отчет по всем источникам.
И закрыл глаза. Конечно, он мог, как было заведено -- и как прямо предписывалось дворцовым этикетом, протоколом и его личным Статутом -- начать читать документы с экрана или даже, как его блаженной памяти дед (да упокоится его грешная душа вероотступника), потребовать у помощников (тут они были, за дверью, стоило лишь позвать) распечатать на собственной Е.В. бумаге и подать в красной сафьяновой папке "Для сведения". Но Роберт XII сорок пятого года был уже совсем не тот юнец, который безмысленно подчинялся дедовым причудам и ересям, инспирированным Хозяином, и за это поплатился годами анабиоза (спасибо, хоть не пожизненного!). И даже не тот Роберт сорокового года, потрясенный коварством сокрушенного заговора, но по-прежнему безмысленно идущий старыми дорогами. Мир вокруг Империи и в самой Империи стремительно менялся, и Роберт менялся вместе с ним. Два года назад в ночной молитве в соборе св. Иоанна во Дворце он дал -- нет, не обет; всего лишь клятву самому себе: за радость примирения с исконной Церковью -- открыть себя переменам, найти и утвердить то, что он пока еще только про себя, пока еще только в мыслях и в молитвах называл Новым Путем Империи. В этих поисках пользование цефалопадом было далеко не единственным и уж точно не самым серьезным нарушением и этикета, и протокола, и Статута, да что там говорить -- иногда и Уложения Империи. Каким-то уголком сознания, не занятым поглощением поступающей из Космопорта информации, Роберт подумал, что только скажи кто-нибудь его деду -- впрочем, нет, оставим грешного старика в покое -- прадеду, Бертрану IX, что его правнук будет пользоваться технологией прямого мозгового потокового обмена, подпишет декрет о независимости Телема и будет допускать употребление своего церемониального титула -- слова "Пантократор" -- не только в актах и манифестах, но и в обычной придворной хронике, и даже однажды, вызвав многонедельную сенсацию в прессе, сам произнесет это слово публично, вместо положенного по протоколу "суверен"! Заболел бы старичок, пожалуй -- после того, как закатал бы сказавшего такую еретическую чушь в имперскую каторгу лет на семь-восемь... И это при том, что прямой ридинг тогда уже был известен лет четыреста, и сам Берти-девятый, говорят, некоторые документы негласно почитывал через рид-сенсоры... Однако сказано: чтение -- это одно, интерактивный доступ к мозгу суверена -- совсем другое, и баста.
- Basta, signori, -- произнес Его Величество, вставая и снимая цефалопад. Это было одно из трех итальянских выражений, которые он знал, наряду с "avanti" и "porco Dio", и ему всегда доставляло невинное удовольствие поддразнивать ими одного из трех доверенных камердинеров, горбоносого Карло Прицци. Его Величество нажал на Терминале вызов одновременно камердинера и адъютанта и сказал смиренно ожидавшему его ответа фон Гёссеру:
- Dankbar. Warten sie, mein adlige freund. Ich brauche drei minuten. Я вызову вас сам.
Картинка министра поклонилась и исчезла, Роберт XII встал и приказал вошедшему камердинеру (сегодня это был седовласый, но ловкий и незаметный в манерах Яромир Герк):
- Повседневную, нет -- боевую адмиральскую форму, минеральной воды и что-нибудь укрепляющее, ливовитан, к примеру.
Адъютанту (не рассмотрел, кто это был из троих):
- Все расписание пока -- под вопрос. У меня ЧП. Предупредите этого Зайнемана, что через некоторое время, например, через час, я могу пожелать негласно встретиться с ним -- впрочем, он все равно не собирался сегодня уезжать из Лисса. Ждите здесь, и предупредите капитанов "Вуббо" и "Кантербрау", что мне может понадобиться вылететь домой в любую минуту. Исполняйте.
И проглотил поданную камердинером таблетку.
Тем временем в кризисном центре убедились в том, что дела обстоят гораздо худшим образом, чем казалось сначала. По-прежнему не было ясно, можно ли форсировать переговоры с захваченным звеньями Командного Пункта, а тем временем, связавшись с командованием некоторых кораблей, находившихся в ведении этих звеньев, кризисная комиссия выяснила, что управление этими кораблями заблокировано. Самое ужасное, что заблокировано было управление всей эскадры, находившейся на орбите Телема. Адмирал флота Голицын внезапно выяснил, что не может воспользоваться своей дзета-яхтой для вылета в Космопорт: ее невозможно было вывести из дока "Вуббо Оккелса". Аналогичная ситуация была с "Молнией Млечного Пути", личной яхтой Пантократора. Взаимоувязанность систем управления кораблей Звездного Флота и систем контроля Командного Пункта впервые за всю историю существования флота обернулась против него самого: да, командование всех вовлеченных в скандальную ситуацию кораблей, по подсказке находившихся с ними на связи специалистов кризисного центра, немедленно прервало активную связь с ЦОКП и перешло на полностью автономное управление, но беда заключалась в том, что ситуация автономного управления в Звездном Флоте была рассчитана только и исключительно на возможное в отдаленных районах (или при аварии в сетях связи) отсутствие прямой и обратной связи с ЦОКП. Коль скоро связь была, даже если корабль со своей стороны отказывался от радиообмена, ЦОКП все равно имел возможность воздействовать на его системы управления -- такова была принципиальная особенность всех имперских кораблей. Для прерывания этой зависимости пришлось бы отключить всю планетарную связь и всю "нулевку" в радиусе нескольких световых минут от проблемного корабля, что в условиях густонаселенной системы Толимана I было совершенно нереально. Единственный корабль, который нельзя было заблокировать из ЦОКП -- это яхта Пантократора "Молния Млечного Пути", но она беспомощно стояла в доке торпедоносца "Кантербрау", открыть который пока не представлялось возможным -- шлюзы были заблокированы из Командного Пункта. По приказу адмирала Гомилки экипажи "Вуббо Оккелса" и "Кантербрау" начали работу по аварийному разблокированию доков, для чего доки надо было почти полностью разобрать, вручную прервав поступление на доковые шлюзы любой информации извне, и уйти на это могло от шести до десяти часов.
