— Как я вечером во дворе с ним повстречалась —
задрожала. А он посмотрел на меня своими черными глазами и вдруг как обхватит
вот тут. Я аж обмерла вся, а он… — рассказывала Таня полушепотом, недовзбив
подушку, да вдруг спохватилась. — Ой, матушка, что это я! Вам про такое слушать
нельзя, вы инокиня.
Пелагия улыбнулась милой девушке. Умылась с
дороги, потерла мокрой щеткой рясу, чтоб отчистить дорожную пыль. Немножко
постояла у окна, глядя в сад. Был он чудо как хорош, хоть и запущен. А может,
оттого и хорош, что запущен?
Вдруг где-то близко послышались голоса.
Сначала мужской, приглушенный и прерывающийся от сильного чувства:
— Клянусь, я сделаю это! После этого тебе все
равно жить здесь станет невозможно! Я заставлю тебя уехать!
Совсем немного любовных речей довелось слышать
сестре Пелагии в своей жизни, однако все же достаточно, чтобы сразу определить
— это был голос человека безумно влюбленного.
— Если и уеду, то не с вами, — донесся девичий
голос еще ближе, чем первый. — И посмотрим еще, уеду ли.
Бедняжка, подумала Пелагия про мужчину, она
тебя не любит.
Стало любопытно. Тихонько толкнув створку
окна, она осторожно высунулась.
Комната была самая крайняя, справа от окна уже
находился угол дома. Девушка стояла как раз на ребре, видная со спины, и то
лишь до половины. По розовому платью Пелагия сразу поняла, что это Наина
Георгиевна. Жалко только, мужчину из-за угла было не видно.
В этот миг донесся звон колокола — звали к
ужину
* * *
Стол был накрыт на просторной веранде,
обращенной балюстрадой и лестницей в сад, за деревьями которого угадывался
простор Реки, проносившей свои воды мимо высокого дроздовского берега.
Пелагия увидела немало новых лиц и не сразу
разобралась, кто есть кто, но трапеза и последовавшее за ней чаепитие длились
долго, так что понемногу всё прояснилось.
Помимо уже известных монахине брата с сестрой,
фотохудожника Аркадия Сергеевича Поджио и соседапомещика Кирилла Нифонтовича
Краснова, за столом сидели давешний мужчина в русской рубашке (тот самый, с
некрасивой, но располагающей внешностью), еще один бородач с мужицким лицом, но
в твидовом костюме и пожухлая особа женского пола в нелепой шляпке с украшением
в виде райских яблочек.
Некрасивый оказался здешним управляющим
Степаном Трофимовичем Ширяевым. Бородач в твиде — Донатом Абрамовичем
Сытниковым, известным богачом из исконных заволжских староверов, не так давно
купившим неподалеку дачу. Про пожухлую особу, напротив, выяснилось, что она не
то что не заволжская, но даже вовсе не русская, и зовут ее мисс Ригли. Какова
ее роль в Дроздовке, понять было трудно, но, вероятнее всего, мисс Ригли
принадлежала к распространенному сословию француженок, англичанок и немок, которые
вырастили своих русских подопечных, выучили их, чему умели, да так и прижились
под хозяйским кровом, потому что без них жизнь семьи представить стало уже
невозможно.
В начале ужина сестру Пелагию ожидало
неприятное потрясение.
К трапезе вышла Марья Афанасьевна, ведя на
поводке Закидая с Закусаем и опираясь на Танино плечо. Видно, от архиереева
письма генеральше полегчало, хоть настроение ее отнюдь не улучшилось.
Преосвященный всегда говорил, что иного больного нужно не лекарствами пичкать,
а хорошенько разозлить. Надо думать, именно эту методу в данном случае он и
применил.
Отца с сыном отвели в сторонку, где первого
уже ждала миска с мозговыми костями, а второго — с гусиной печенкой. Раздался
хруст, чавканье, и два зада, большой и маленький, ритмично закачали белыми
обрубками хвостов.
— Что это у вас, мисс Ригли, за оранжерея на
шляпе? — спросила Татищева, оглядывая стол и явно высматривая, к чему бы
придраться. Хороша инженю выискалась. Хотя теперь что же, она у нас богатая наследница.
Пора о женихах подумать.
Пелагия навострила уши и с большим, чем
прежде, вниманием рассмотрела англичанку. Отметила живость мимики, тонкость
губ, лукавые морщины вокруг глаз.
Мисс Ригли от внезапного нападения ничуть не
оробела и безо всякого раболепства парировала выпад, почти не обнаруживая
акцента:
— О женихах думать никогда не поздно. Даже и в
вашем, Марья Афанасьевна, возрасте. Вы столько целуетесь с вашим Закидаем, что
давно пора бы узаконить ваши отношения. А то какой пример Наиночке.
По смешку, прокатившемуся среди ужинающих,
Пелагия поняла, что хозяйка грозна больше с виду и тиранство ее носит скорее
номинальный характер.
Получив отпор от англичанки, генеральша навела
свой гневный взор на монахиню.
— Хорош у нас владыка, а у меня племянничек.
Хоть сдохни тут, ему лишь шутки. Что глазами хлопаешь, матушка? — Сердито
обратилась она к Пелагии, и снова на ты. — Познакомьтесь, господа. Перед вами
новоявленный Видок в рясе. Она-то меня и спасет, она-то злоумышленника на
чистую воду и выведет. Вот уж спасибо, удружил племянник Мишенька.
Послушайте-ка, что он тут пишет.
Марья Афанасьевна достала злополучное письмо,
нацепила очки и прочла вслух:
— «…А чтобы вы, тетенька, окончательно
успокоились, посылаю к вам свою доверенную помощницу сестру Пелагию. Она —
особа острого разумения и быстро разберется, кому помешали ваши драгоценные
псы. Если кто из ваших ближних и вправду желает вам зла, во что верить не
хотелось бы, то Пелагия выявит и разоблачит пакостника».
За столом стало тихо, а какое при этом у кого
было выражение лица. Пелагия не видела, ибо сидела ни жива ни мертва, покраснев
и уткнувшись носом в тарелку с налимовым суфле.
В смущении она пребывала еще очень долго,
стараясь обращать на себя как можно меньше внимания. Впрочем, никто с ней
разговора и не заводил. Единственным ее наперсником при этом то ли намеренном,
то ли случайно сложившемся остракизме был нахальный Закидай, пролезший под
столом и высунувший из-под скатерти сморщенную морду прямо Пелагии на колени.
Свою миску с мозговыми костями Закидай уже опустошил и теперь безошибочно
определил, кто из сидящих за столом наиболее податлив к вымогательству.
Старший в роду белых русских бульдогов
немигающе смотрел на инокиню, чуть наклонив на сторону круглую башку и наморщив
сократовский лоб. Хоть Пелагия была голодна, но есть под этим проникающим в
душу взглядом ей показалось совестно. Она тихонько взяла с вилки кусочек суфле,
опустила руку под скатерть. Пальцы обдало жарким дыханием, щекотнуло шершавым
языком, и рыба исчезла.
Разговор за столом между тем складывался
интересный, о таланте и гении.
