И еще Пелагия поражалась тому, как причудливо
обошлось Провидение с братом и сестрой, распорядившись одним и тем же набором
черт совсем по-разному. Петр Георгиевич, молодой еще человек (по виду лет под
тридцать), имел черные волосы, выгоревшие на солнце брови и ресницы и
мучнисто-белый цвет лица, на котором нелепо выделялся большой красный нос. У
Наины же Георгиевны распределение красок было прямо противоположным: золотистые
волосы, черные брови и ресницы, нежно-розовые щечки и точеный, с прелестной
горбинкой носик. Такая красавица, безусловно, могла закружить голову и
подвигнуть на любые безумства. С точки зрения Пелагии, барышню немного портил
своенравный изгиб рта, но очень вероятно, что именно эта ломаная линия больше
всего и сводила мужчин с ума.
Похоже, Наина Георгиевна была в Дроздовке на
особом положении невнятная фраза, оброненная ею, повлекла за собой несколько
напряженное молчание, словно все ждали, не добавит ли она чего-то еще.
И Наина Георгиевна добавила, но следуя
какой-то своей внутренней мысли, так что понятней не стало:
— Любовь — всегда злодейство, даже если она
счастливая, потому что это счастье обязательно построено на чьих-то костях.
Ширяев дернул головой, словно от удара, да и
Поджио улыбнулся как-то вымученно, а богач Сытников, напирая на «о», спросил:
— Это в каком же смысле, позвольте узнать? — И
обхватил рыжеватую, с проседью бороду в горсть крепкими короткими пальцами.
— Любовь не бывает без предательства, —
продолжила Наина Георгиевна, глядя прямо перед собой широко раскрытыми черными
глазами. — Потому что любящий предает родителей, предает друзей, предает весь
мир ради кого-то одного, кто этой любви, может быть, и недостоин. Да, любовь —
тоже преступление, это совершенно очевидно…
— И в каком смысле «тоже»? — пожал плечами
Сытников. — Что у вас за привычка говорить недомолвками?
— Это она интересничает, — фыркнул брат. —
Прочла где-то, что в столицах современные барышни непременно изъясняются
загадками, вот и упражняется на нас.
В этот момент к Петру Георгиевичу подошла Таня
подлить чаю в чашку, и Пелагия заметила, как молодой человек на миг стиснул
пальцами ее руку.
— Благодарю вас, Татьяна Зотовна, — нежно
сказал он, и горничная вспыхнула, метнув взгляд украдкой на Марью Афанасьевну.
— А что вы думаете про любовь?
— Нам думать не положено, — пролепетала Таня.
— Для того образованные люди есть.
— Однако у нашей инокини отменный аппетитец, —
заметил Краснов, показав на пустое блюдо, с которого Пелагия только что взяла
последний ломоть ветчины. — Ничего, сестрица, что скоромное?
— Ничего, — застеснялась Пелагия. — Нынче
праздник Преображения Господня, устав позволяет.
И сделала вид, что подносит ветчину ко рту.
Закидай тут же возмущенно ткнул ее мордой в коленку — мол, не забывайся.
Пелагия незаметно опустила руку, запихнула ветчину вымогателю в пасть и слегка
толкнула ладонью в мокрый холодный нос: всё, больше нету. Закидая тут же как
ветром сдуло.
— За что люблю предписания нашей православной
церкви, — сказал Краснов, — так это за продуманность диетических установлений.
Вся сложная система постов и разговений, если оценивать ее с медицинской точки
зрения, идеальным образом упорядочивает работу желудка и кишечника. Нет, право,
что вы смеетесь, я серьезно! Осенний и зимний мясоеды призваны поддержать
рацион питания в холодное время года, а великий пост прекрасно обеспечивает
очищение кишечника перед весенне-летним травоядением. Своевременное опорожнение
кишечника — краеугольный камень интеллектуальной и духовной жизни! Я, например,
компенсирую несоблюдение постов ежевечерними клистирами из настоя ромашки и
всем рекомендую делать то же самое. Я на эту тему даже катрен сложил:
Не спи, красавица, постой, Досадной не свершай
промашки.
Принять забыла ты настой Всеочистительной
ромашки.
— Да ну вас совсем, Кирилл Нифонтович, —
махнула рукой Марья Афанасьевна, отсмеявшись. — Вы, матушка, его не слушайте,
он у нас сторонник прогресса. На велосипеде по лугу ездит, коров пугает. И в
гости к нему без предупреждения заявиться не вздумайте, он частенько на крыше
голышом сидит — солнечные ванны принимает. Тьфу, срам! А видите, у него вкруг
плеши щетина ежом? Это он в начале лета всякий раз волоса начисто сбривает, у
него, видите ли, макушка дышит. Имение недавно перезаложил, чтобы из Заволжска
к себе домой телеграфный провод протянуть. А зачем, знаете? Чтоб с
почтмейстером по телеграфу в шашки играть. И добро бы еще играл хорошо, а то
все время проигрывает.
— И что с того? — ничуть не обиделся Кирилл
Нифонтович. — Я же не для самолюбия играю, а в назидание нашим заволжским
дикарям. Пусть знают, что такое прогресс. Ведь в Европе что ни день новые
открытия и изобретения, в Америке нынче строят такие дома, что до облаков
достают, а наши двоеперстцы долгополые от паровоза шарахаются, на газовый
фонарь жмурятся, чтоб сатанинским пламенем не опоганиться.
— Это верно, что наши староверы к новому
недоверчивы, да не все же, вступился за своих Сытников. — Молодые подрастут, и
у нас тут всё переменится. Вот днями заезжал ко мне сюда один купец из
беспоповцев, Аввакум Силыч Вонифатьев, рядился лес продавать. Да вы, поди,
помните — я, перед тем как его идти встречать, рассказывал тут за чаем, как его
в пятнадцать лет за тридцатитрехлетнюю невесту выдавали. Вас, Петр Георгиевич,
не было, вы в Заволжск ездили.
Степан Трофимович кивнул:
— Как же, история колоритная, в духе местных
обычаев. Бубенцов еще сказал, что власть потому и хочет ваше дикое
раскольничество искоренить, чтобы избавиться от этакого варварства. А вы, Донат
Абрамыч, с ним поругались.
— Вот-вот, тот самый Вонифатьев.
— И что, продал он вам лес? — спросил Ширяев.
— Какой? Сколько десятин?
