— Лестно слышать, — склонил голову Бубенцов, с
некоторым удивлением встретив ее взгляд, внезапно сделавшийся из
брезгливо-изумленного восторженным. — Скандал и в самом деле
общегосударственного масштаба. Разгул самого дикого язычества — позор для
европейской державы, а вина целиком и полностью лежит на местных властях,
прежде всего церковных. Хорошо, что здесь как раз оказался я. Можете быть
уверены, дамы и господа, что я досконально разберусь в этой истории, отыщу
виновных и верну лесных дикарей в лоно церкви.
— Не сомневаюсь, — ухмыльнулся Поджио. — Ох и
везучий же вы человек, господин Бубенцов. Такой счастливый билет вытянуть.
Но Владимир Львович, кажется, прочно вошел в
образ государственного мужа и инквизитора — шутить он сейчас был не расположен.
— Напрасно комикуете, сударь, — строго сказал
он. — Дело страшное и даже чудовищное. Мы не знаем, сколько таких безголовых
лежит на дне рек и озер. Верно также и то, что будут новые жертвы. Нам уже
известно от доверенных людей, как обставлен ритуал убийства. Ночью к одинокому
путнику подкрадываются сзади служители Шишиги, накидывают на голову мешок,
затягивают на шее веревку и волокут в кусты или иное укромное место, так что
несчастный и крикнуть не может. Там отрезают голову, тело бросают в болото или
в воду, а мешок с добычей относят на капище.
— Oh my God! — перекрестилась мисс Ригли.
— Надо непременно сыскать это капище и
выписать ученых из Императорского этнографического общества, — с азартом
предложил Кирилл Нифонтович. — Идолопоклонство с охотой за головами — это же
редчайшее явление для наших широт!
— Ищем, — зловеще молвил Бубенцов. — И найдем.
По телеграфу из Петербурга мною уже получены все необходимые полномочия.
— Помните? — снова невпопад воскликнула Наина
Георгиевна. — Нет, помните у Лермонтова?
Ничтожной властвуя землей.
Он сеял зло без наслажденья.
Нигде искусству своему Он не встречал
сопротивленья.
Господа, ну что вы такие скучные, господа?
Смотрите, какая луна, сколько в ней таинственной, злой силы!
Пойдемте гулять в парк. Право, Владимир
Львович, пойдемте!
Она вскочила и порывисто подбежала к
Бубенцову, протягивая ему тонкую руку. Что-то с Наиной Георгиевной произошло,
и, похоже, что-то очень хорошее — лицо ее сияло экстазом и счастьем, глаза
сверкали искрами, точеные ноздри пылко раздувались. Внезапный порыв взбалмошной
барышни никого особенно не удивил — видно, все привыкли к резким перепадам ее
настроения.
— Можно и погулять, — благодушно произнес
Краснов, поднимаясь. — Вот вам моя рука, мисс. — И предложил англичанке руку,
галантно согнув ее калачом. — Только чур не бросать меня, а то налетят сзади и
мешок на голову, ха-ха.
Наина Георгиевна всё стояла перед Владимиром
Львовичем, протягивая ему руку, однако Бубенцов не делал встречного движения и
только смотрел на красавицу снизу вверх спокойным и уверенным взглядом.
— Недосуг, Наина Георгиевна, — сказал он
наконец ровным тоном. — Надо посидеть с тетенькой. И еще я намеревался перед
сном составить памятную записку для полицейской охраны. Есть распоряжение из
Петербурга приставить ко мне стражу. Дело-то нешуточное. Я уже и первую угрозу
нынче получил, письменную — она к делу приложена.
Барышня ласково молвила ему:
— Ах, милый Владимир Львович, лучшая стражница
— любовь. Вот кому надобно доверяться, а не полиции.
Если отказ Бубенцова и расстроил ее, то виду
она не показала.
— Ну как хотите. — Кротко улыбнулась,
повернулась к остальным мужчинам и уже иным голосом, повелительным,
требовательным, провозгласила: — Идемте в парк. Только каждый сам по себе,
чтобы страшней было, и станем перекликаться.
Она сбежала по ступенькам и растаяла в
темноте. Ширяев, Поджио и Петр Георгиевич молча последовали за ней. Последний,
правда, обернулся и спросил:
— А вы что же, сестра Пелагия? Идемте, вечер и
вправду чудо.
— Нет, Петр Георгиевич, я тоже к вашей бабушке
наведаюсь.
И пошла Пелагия следом за грозным инспектором,
а на террасе, что минуту назад была полна людей, остался один Спасенный,
накладывавший в вазочку малинового варенья.
* * *
— Завтра с утра вам станет гораздо лучше,
тетенька, и мы поедем кататься, — тоном непререкаемой уверенности говорил
Бубенцов, держа Марью Афанасьевну за запястье и глядя ей прямо в глаза. — Вот
только сначала сделаем дельце со стряпчим. Это очень хорошо и правильно, что вы
его вызвали. А то, право, стыд и смех — Дроздовку приживалке оставлять. Это все
равно как если бы Елизавета Английская завещала корону придворной шутихе. Так,
тетенька, не делают.
— А кому же завещать? Петьке с Наинкой? — едва
слышно возразила Татищева. — Всё на ветер пустят. Продадут имение, и не
приличному человеку, потому что у дворян нынче и денег нет, а какому-нибудь
денежному мешку. Он парк выкорчует, в доме фабрику откроет. Джаннетка же ничего
менять не станет, всё оставит как есть. Петру с Наиной будет денег давать, они
ей как родные, а баловать не позволит.
— Королева Елизавета поступила иначе — сделала
наследником Иакова Стюарта, хотя у нее имелись родственники и поближе, чем он.
А всё потому, что заботилась о благе своего владения. Стюарт был муж истинно
государственного ума. Королева могла быть уверена, что он не только сохранит,
но и многократно укрепит ее державу. Знала она и то, что он, будучи бесконечно
ей благодарен, восславит ее память и не обидит дорогих ее сердцу сподвижников.
Больше всего Пелагию поразило то, что Владимир
Львович ничуть не стеснялся присутствием посторонних. Ну, Таня, допустим,
дремала, обессиленно откинувшись на стуле — умаялась за день, но сама Пелагия
сидела рядом, у самого подножия кровати, и нарочно стучала спицами как можно
громче, чтобы бесстыдник пришел в чувство.
Какой там!
Бубенцов наклонился ближе, по-прежнему глядя
Татищевой в глаза.
— Я-то ведь знаю, как увековечить вашу память.
Вам не надгробье каррарского мрамора нужно и не часовня. Это всё мертвые камни.
Вам же иной памятник потребен, живой и прекрасный, который распространится из
Дроздовки по всей России, а потом и по всему миру. Кто продолжит ваше
благородное и многотрудное дело по выведению белого бульдога? Ведь для них для
всех это глупый каприз, нелепая причуда. Ваша мисс Ригли собак терпеть не
может.
