До утра так никто и не ложился, все разбрелись
по дому. Где-то тихонько переговаривались по двое-трое, кто-то, напротив, тихо
сидел в одиночестве. У Пелагии не было возможности наблюдать за поведением
каждого, а жаль, потому что тут могло бы многое открыться. Глядишь, убийца
бедного маленького Закусая себя чем-нибудь и выдал бы. Но христианский долг
превыше мирских забот, и монахиня неотлучно сидела у ложа Марьи Афанасьевны,
читая молитвы и шепча слова утешения, которых страдалица, вернее всего, и не
слышала. Лишь на рассвете Пелагия зачем-то наведалась в сад, отсутствовала с
полчаса и вернулась в сильной задумчивости.
Взошло солнце, стало карабкаться выше и выше,
уж и полдень миновал, а преосвященного всё не было. Доктор только головой качал
— говорил, что больная держится из одного упрямства: вбила себе в голову во что
бы то ни стало дождаться племянника и теперь ни в какую не отойдет, пока его не
увидит.
Приехал стряпчий Корш. Бубенцов выставил
Пелагию за дверь, чтоб не мешала переписывать духовную. В свидетели призвал
Спасенного и Краснова, потому что Наина Георгиевна не выходила из своей
комнаты, Петр Георгиевич попросил его уволить, а Степан Трофимович лишь
брезгливо поморщился: до завещаний ли в такую минуту.
Очень всё это Пелагии не понравилось, но
сделать ничего было нельзя. Появился Донат Абрамович Сытников, но встревать в
чужие семейные дела не пожелал — пусть будет, как будет (из чего следовало, что
вовсе не так уж он заинтересован в Горяевской пустоши, как мерещилось
мнительной Марье Афанасьевне).
Только зря бился Бубенцов над умирающей,
никакой переделки не вышло. Час спустя Корш, утирая платком пот, вышел из
спальни и попросил квасу.
— Нет таких обычаев, чтобы по мычанию
последнюю волю угадывать, сердито объяснил он сестре Пелагии. — Я им не шут
балаганный, а член нотариальной гильдии. — И велел закладывать бричку, даже
обедать не пожелал.
Владимир Львович выскочил за ним мрачнее тучи.
Догнал строптивого Корша, взял под локоть и громко что-то зашептал. Что —
неведомо, только Корш все равно уехал.
Было слышно, как Бубенцов во дворе бешено
крикнул вдогонку бричке:
— Пожалеете!
Стряпчий укатил, но взамен прибывали все новые
и новые гости, прознавшие о печальном событии. Тут были и соседские помещики, и
многие губернские нотабли, в том числе даже и предводитель дворянства. Вряд ли
столько публики приехало бы проститься с генеральшей Татищевой, если б не
слухи, ходко распространившиеся по заволжским весям. На лицах собравшихся,
помимо уместного случаю скорбного ожидания, прочитывалась еще и некоторая
ажитация, часто звучали тихонько произносимые свистящие слова «завещание» и
«щенок».
Вокруг мисс Ригли происходило странное
движение, и чем дальше, тем оно становилось заметнее. Когда окончательно
выяснилось, что завещание остается в силе, англичанка и вовсе угодила в некое
подобие водоворота. Малознакомые, а то и вовсе незнакомые дамы и господа
подходили к ней, произносили слова, преисполненные самого горячего сочувствия,
и с любопытством заглядывали в глаза. Иные же, наоборот, подчеркнуто
сторонились наследницы, всем своим видом выказывая ей осуждение и даже
брезгливость. Бедная мисс Ригли совсем потеряла голову и только время от
времени порывалась кинуться на поиски Петра Георгиевича и Наины Георгиевны,
чтобы непременно с ними объясниться.
Однако Наина Георгиевна так и не вышла из
своей комнаты, а Петром Георгиевичем завладел Бубенцов. Выйдя на двор, чтобы
посмотреть, не едет ли наконец владыка, Пелагия увидела, как Владимир Львович
быстро уводит растерянного Петю подальше от публики: одной рукой придерживает
за плечо, другой жестикулирует. Донесся обрывок фразы: «расследовать
обстоятельства и опротестовать, всенепременно опротестовать».
Впрочем, дел у государственного человека
хватало и без того. Утром к нему из города сломя голову пригалопировал
нарочный, после полудня еще один. Оба раза Владимир Львович надолго уединялся с
гонцами в библиотеке, после чего таинственные всадники столь же отчаянно
устремлялись в обратном направлении. Видно было, что следствие по делу о
пропавших головах ведется не за страх, а за совесть.
* * *
Митрофаний пожаловал ближе к вечеру, когда уже
и не чаяли.
Подойдя к благословению, Пелагия с укором
произнесла:
— То-то Марье Афанасьевне радости будет.
Заждалась она, бедная.
— Ничего, — ответил преосвященный, рассеянно
крестя всех, кто вышел во двор его встречать. — Это не она, а смерть заждалась.
Ее же, пустоглазую, и потомить не вредно.
Был он какой-то неторжественный, деловитый.
Будто приехал не соборовать умирающую, а инспектировать местное благочиние или
еще по какому важному, но рабочему делу.
— Проветривай карету, а то душно, — зачем-то
велел он келейнику, сидевшему рядом с кучером на козлах. Пелагии же сказал:
— Ну давай, веди.
— Владыко, а святые дары? — напомнила она. —
Ведь соборовать надо.
— Соборовать? Отчего же, можно и соборовать,
елеосвящение и для здоровья полезно. Отец Алексий!
Из кареты, с переднего сиденья, грузно вылез
иподиакон в парчовом стихаре и с дароносицей.
Прошли полутемным коридором, где по стенам
стояли и кланялись люди, шелестели голоса: «Благословите, владыко». Митрофаний
благословлял, но никого как бы не узнавал и вид имел сосредоточенный. Из
спальни выгнал всех, с собой впустил только отца Алексия и Пелагию.
— Что, раба Божья, вознамерилась помереть? —
строго спросил он у лежащей, называя ее на ты, и видно было, что не племянник
Мишенька спрашивает, а строгий пастырь. — Просишься к Отцу Небесному? А Он тебя
звал или сама в гости набиваешься? Если сама, то грех это. Но грозные слова на
Марью Афанасьевну не подействовали. Она смотрела на архиерея неподвижным,
суровым взглядом и ждала.
— Ладно, — вздохнул Митрофаний и потянул через
голову черную дорожную рясу, под которой открылась златотканая риза с
драгоценной епископской панагией на груди. — Готовьте, отче.
Диакон положил на прикроватный столик малое
серебряное блюдо, насыпал в него из мешочка пшеничных зерен. Посередине
поставил пустое кадило, разложил семь свечей. Митрофаний освятил елей и вино,
влил в кадило, сам зажег свечи. Помазывая умирающей лоб, ноздри, щеки, губы,
грудь, руки, стал тихо, с чувством произносить молитву:
