Глухомань, тмутаракань, медвежий угол. И
жители здешние тоже отчасти похожи на медведей, такие же нерасторопные и
косматые. Бойкие нижегородцы и тороватые костромичи придумали глупую присказку:
заволжане все бока отлежали. Что ж, заволжане и в самом деле суеты и проворства
не любят, соображают не резво и перпетуум-мобилей, верно, не изобретут. Хотя
как сказать. Тому несколько лет в деревне Рычаловке, что в ста двадцати верстах
от Заволжска, один пономарь придумал подъемник — на колокольню ехать. Лень ему,
видишь ли, стало каждый день по восьмидесяти крутым ступенькам вверх-вниз
бегать. Посадил на длинные постромки стул со спинкой, понатыкал каких-то
шестеренок, рычажков, и что вы думаете взлетал под небеса в две минуты. Сам
владыка приезжал посмотреть на этакое чудо. Подивился, покачал головой,
прокатился на диво-стуле и раз, и два, а после велел всю конструкцию разобрать,
потому что в колокол положено звонить со смирением, благоговейно запыхавшись,
да и ребятишкам лишний соблазн. Пономаря Митрофаний отправил в Москву учиться
на механика, а вместо него прислал другого, мозгами поскучнее. Но этот проблеск
самородного гения скорее является исключением. Признаем честно, что в купности
своей заволжане тугодумны и ко всякой новизне подозрительны.
И губернатора нынешнего, Антона Антоновича фон
Гаггенау, у нас сначала приняли неодобрительно, потому что, пропитавшись духом
благоустроительных реформ, задумал он перевернуть доверенную ему область с ног
на голову, причем утверждал, что, наоборот, поставит ее с головы на ноги. Однако
уберег Господь заволжан от излишних потрясений. Попал молодой реформатор под
влияние Митрофания, смирил гордыню, остепенился, а в особенности после того,
как по благословению преосвященного женился на лучшей местной невесте. Для
этого барону, конечно, пришлось перейти из лютеранства в православие, и его
духовным отцом стал не кто иной, как владыка. До того прижился у нас господин
фон Гаггенау, что когда за примерное управление губернией был зван в столицу на
министерство отказался, рассудив, что тут ему лучше. В общем, был немец, да
весь вышел. Раньше, бывало, по вечерам глинтвейн из маленькой фарфоровой
кружечки попивал и сам с собой на виолончели играл, а теперь к клюквенной
настойке пристрастился, на Крещение в проруби купается и после того из парной часа
по три не выходит.
И, как положено настоящему русскому человеку,
пребывает губернатор под каблучком у жены. Впрочем, у такой особы, как Людмила
Платоновна, находиться под каблучком отрадно и приятно, такого рабства многие
бы пожелали. Родом она из Черемисовых, первейшей заволжской фамилии, еще Петром
Великим возведенной из купеческого звания в графское достоинство. Девушкой
Людмила Платоновна была тонка и нежна мыслями, но после рождения четверых
маленьких барончиков поменяла комплекцию и обзавелась приятной взору пышностью,
отчего красота ее еще более выиграла. Ясноглазая, румяная, полнорукая,
преодолев тридцатилетний рубеж, баронесса стала являть собой совершеннейший
образчик истинно русской красоты, к которой немцы сухопарой и плешастой
наружности (к числу коих относился и Антон Антонович) испокон веков проявляют
душевное и телесное влечение. Людмила Платоновна свою силу над мужем очень
быстро поняла и стала привольно пользоваться ею по своему усмотрению, но вреда
для губернии от этого до поры до времени никакого не проистекало, потому что,
будучи женщиной сердечной и чувствительной, госпожа фон Гаггенау все свои
немереные силы отдавала благотворительной и богоугодной деятельности, так что
даже и владыка находил ее воздействие на супруга полезным в смысле смягчения
остзейской деревянности, отчасти свойственной барону в сношениях с людьми.
Правда, в связи с последними событиями Митрофаний был вынужден переменить
суждение насчет женского засилья, но об этом не здесь, а чуть далее.
Пожалуй, единственным лицом (разумеется, не
считая владыки, на чей авторитет Людмила Платоновна, впрочем, никогда и не
думала покушаться), с влиянием которого губернаторша, несмотря на все свои
усилия, совладать так и не сумела, был доверенный советчик барона Матвей
Бенционович Бердичевский, занимавший должность товарища прокурора окружного
суда. История этого чиновника не совсем обычна и заслуживает быть рассказанной
поподробнее.
Матвей Бенционович из бывших иудеев и тоже,
подобно губернатору, крестник владыки Митрофания. До вхождения в лоно
православной церкви звался неблагозвучным именем Мордка, каковое и поныне со
злорадством употребляют его недруги — конечно, за глаза, потому что близость
Матвея Бенционовича к власти всем хорошо известна. Будущий губернаторов
наперсник появился на свет в самой что ни на есть лядащей семье, да в раннем
возрасте еще и осиротел, вследствие чего, согласно заведенному у нас с
некоторых пор обычаю, был принят на казенный кошт сначала в четырехклассное
училище, а затем, ввиду редкостных способностей, и в гимназию. Митрофаний рано
приметил даровитого отрока, по окончании гимназического курса определил в
Санкт-Петербургский университет. Бердичевский не стушевался и в столице,
закончил курс первым, с отличительным дипломом, и получил право выбирать любое
место службы, хоть бы даже и в министерстве юстиции, однако предпочел Заволжск.
Еще бы, умнейший человек, и нисколько не прогадал. Кто бы он был в Петербурге?
Провинциал, плебей жидовского роду и племени, что, как известно, еще хуже, чем
быть вовсе без роду и племени. А у нас его приняли ласково. И место хорошее
дали, и невесту славную сосватали. Митрофаний всегда говорил, что мужчину
делает жена, и для наглядности пояснял свою идею при помощи математической
аллегории. Мол, мужчина подобен единице, женщина — нулю. Когда живут каждый сам
по себе, ему цена небольшая, ей же и вовсе никакая, но стоит им вступить в
брак, и возникает некое новое число. Если жена хороша, она за единицей
становится и ее силу десятикратно увеличивает. Если же плоха, то лезет наперед
и во столько же раз мужчину ослабляет, превращая в ноль целых одну десятую.
Для Матвея Бенционовича владыка подобрал
девушку хорошую и домовитую, из обер-офицерских детей.
Зажили они в любви и согласии, а плодиться
принялись так, что за первые десять лет супружества, истекшие как раз к началу
нашего повествования, произвели на свет двенадцать потомков обоего (но по
преимуществу женского) пола.
При желании Бердичевский мог бы занять и иную,
более видную должность, хоть бы даже и председателя окружного суда, но по
складу характера и природной конфузливости предпочитал держаться в тени; советы
власти давал не в присутствии и не на ареопагах, а больше келейно, за чаем или
тихой игрой в преферанс, до которой Антон Антонович был большой охотник. И
обвинителем на процессах Матвей Бенционович тоже выступать не любил, ссылаясь
на гнусавый голос и несчастливую внешность. Собою он и вправду был не красавец
— кривоносый, дерганый, и одно плечо заметно выше другого. Его номинальный
начальник окружной прокурор Силезиус, мужчина представительный, но очень
глупый, читая в суде составленные Бердичевским речи, нередко срывал бурные
овации, а Матвей Бенционович только вздыхал и завидовал.
