Положение сего новоявленного eminence grise
[1]
зиждилось на двух заволжских китах — владыке и губернаторе, но вот третий из
китов, прекрасная Людмила Платоновна, хитроумного еврея не жаловала. Однако
конфронтация между Бердичевским и баронессой носила характер не свирепой
вражды, а скорее ревнивого соперничества, так что в прощеное Воскресенье обе
стороны непременно друг перед другом каялись и чистосердечно друг друга же
прощали, что вовсе не мешало соперничеству после Пасхи длиться и далее.
Увы, этому идиллическому, или, как по
некоторой склонности к цинизму выражался сам Матвей Бенционович, травоядному,
противостоянию пришел конец, когда на мирном заволжском горизонте возникла
грозовая туча. Принесло ее холодным западным ветром со стороны лукавого,
недоброго Петербурга.
* * *
Как-то вечером, тому три недели, полицейскому
солдату, что стоит для порядка у въезда в город и по старой привычке называется
у нас будочником, было видение. В дальнем конце Московского тракта, над
которым, придушив закат, наливались густым фиолетом грозовые тучи, показалось
облачко пыли, приближавшееся к Заволжску с небывалой для местных обычаев
быстротой. Некоторое время спустя будочник услыхал гортанное, клекочущее
погикивание явно нехристианского звучания и уже тогда захотел перекреститься,
да поленился (добавим от себя, зря). Вскоре после этого из пыльного шара, ходко
катившегося по шоссе, вырвалась пара взмыленных вороных с выпученными от
усердия безумными глазами, а над ними высвистывал кнутом чернобородый разбойник
в косматой папахе и латаной черкеске, по-орлиному клекоча и свирепо вращая
такими же кровавыми, как у коней, глазами. От этакого зрелища будочник разинул
рот и даже подорожную не спросил. Разглядел только в окошке какого-то седого,
благообразного человека, милостиво ему кивнувшего, а в глубине кареты еще и
второго, но смутно только востроносый профиль и сверкнувший пугающим блеском
глаз. Карета прогрохотала по булыжнику длинной, полутораверстной Московской
улицы, пересекла Храмовую площадь и свернула в ворота лучшей заволжской
гостиницы «Великокняжеская». И еще, сказывают, в ту самую пору как карета
мчалась мимо архиерейского подворья, было знамение: невесть откуда налетела
стая воронья и согнала с крестов владычьей домовой церкви мирных сизарей, которые
с незапамятных времен держали сей возвышенный пункт за свою исконную вотчину.
Впрочем, про нападение воронов, вероятно, врут, потому что в нашем городе
вообще врут легко и вдохновенно.
Назавтра уже было известно, что в Заволжск
пожаловал ревизующий от Синода, чиновник для особых поручений при самом
обер-прокуроре Победине, которого в империи звали не иначе как по
имени-отчеству. Скажут:
«Константин Петрович вчера опять государю
наставление делал» или, к примеру: «У Константин Петровича здоровье на поправку
пошло» — и никто не переспросит, что за Константин Петрович такой, — и без того
ясно.
Осведомленные в высшей политике люди — те
сразу с уверенностью сказали, что Константин Петрович губернией недоволен и что
это сулит изрядные неприятности и владыке, и Антону Антоновичу. И причину сразу
назвали: недостаточно прилежны заволжские управители в искоренении иноверства и
насаждении православия.
Известно также сделалось и про личность
ревизующего. Город наш хоть и удален от столиц, но все же не на Луне живем.
Есть у нас и хорошее общество, и дочек наша аристократия в Петербург на сезоны
вывозит, и письма от знакомых получает. Так что все примечательные и просто
любопытные происшествия, случающиеся в большом свете, доходят и до Заволжска.
Владимир Львович Бубенцов обнаружился фигурой
куда как любопытной. До прошлогоднего скандала, подробнейше описанного не
только в частных письмах из Петербурга, но и в газетах, служил он в гвардии,
имел славу человека беспутного и опасного, какие не столь уж редко встречаются
среди наших блестящих гвардионцев. Рано получил наследство, рано спустил его в
кутежах, потом опять разбогател, играя в карты, и играл что-то очень уж удачно,
так что и до дуэлей доходило, но без последствий. У нас ведь начальство к
офицерским поединкам снисходительно, если дело обходится без смертельного
исхода и тяжких увечий, и даже до некоторой степени поощряет, видя в этих
ристалищах укрепление рыцарского духа и воинской чести. Но, как говорится,
повадился кувшин по воду ходить.
Кроме карт, была у Владимира Львовича еще одна
страсть — женщины, и слыл он одним из первых столичных ловеласов. И вот
соблазнил он одну девицу из незнатной, но вполне уважаемой семьи, да еще
обошелся с ней как-то особенно жестоко, так что бедняжка даже пробовала
вешаться. Подобных историй за Бубенцовым числилось много, но на сей раз с рук
ему не сошло. У соблазненной девицы нашлись защитники, два брата, офицер и
студент. Про Владимира Львовича все знали, что он стрелок от Бога, а вернее от
черта, что дуэлей он не боится, так как запросто может пулей у противника
пистолет из руки выбить и не раз это проделывал. Бретеру, живущему карточной
игрой, репутация этакого рода необходима — отлично предохраняет от подозрений в
нечистой игре и лишних скандалов.
Понимая, что одним картелем тут удовлетворения
не получишь, братья девицы решили сквитаться с обидчиком по-своему. Оба они
были смелые, богатырского сложения молодцы, хаживавшие на медведя с рогатиной.
Как-то раз подкараулили Владимира Львовича у подъезда квартиры, когда он утром
возвращался с очередной игры. Нарочно подгадали, чтобы он был в статском иначе
не избежать бы им суда за оскорбление мундира. Один, студент, сзади схватил
Бубенцова за плечи и над землей приподнял, поскольку был много выше ростом, а
второй, драгун, отхлестал Владимира Львовича арапником по лицу. И всё это прямо
на улице, на глазах у прохожих. Бубенцов сначала брыкался, вырывался, ногами
сучил, а когда понял, что не совладать, только жмурился, чтоб глаз не выбили.
Когда братья вдоволь натешились, на землю его швырнули, избитый сказал —
негромко, но люди услыхали: «Дьяволом клянусь: весь род ваш пресеку». Именно
так и сказал.
На рассвете следующего дня дрался с обоими,
что у нас в России вроде как и не заведено, однако случай был особенный, и
секундантам пришлось согласиться.
По условиям Владимир Львович сначала стрелялся
со старшим братом. На тридцати шагах, с выходом на барьеры. Бубенцов не дал
противнику и на пядь приблизиться, выстрелил сразу. Угодил пулей в такое место,
что назвать стыдно. Драгун уж на что был мужчина крепкий, не слюнтяй, но
покатился по земле, пронзительно воя и заливаясь слезами. И притом ясно было,
что пуля попала именно туда, куда целил Бубенцов со своей дьявольской
меткостью.
