Окружавшая обстановка показалась ему странной. Его комната была похожа на чулан, полный пыли и паутины, но коридор, в который он вышел, скорее соответствовал бы какому-нибудь замку. Потолок был высокий и сводчатый, повсюду висели картины и гербы, а на полу лежали дорогие ковры.
Где-то в глубине здания пробили часы. Сильный, низкий звук гонга прозвучал десять, одиннадцать и, наконец, двенадцать раз и затем стих с вибрирующим эхом.
И в тот же самый момент Шэннон почувствовал чужое воздействие.
Это было так же, как утром, только сильнее, значительно сильнее. Ему показалось, что воздух внезапно наполнился неприятным запахом и что-то случилось со светом.
Шэннон замер, поднял руку и на долю секунды закрыл глаза.
Когда он их снова открыл, то увидел линии. Пульсирующие линии, натянутые по всему коридору, словно огромная паутина.
В конце этих линий что-то шевелилось. Какая-то фигура.
Худая, светлая и мерцающая, как мираж.
А потом он услышал крик. Пронзительный, невероятно ужасный крик, который страшным образом разорвал царившую в доме тишину.
Шэннон со всех ног бросился прочь.
* * *
Видимо, я просидел перед камином несколько часов, уставясь невидящим взором в пустоту, так как, когда я очнулся от своего похожего на транс состояния, у меня от напряжения болели все мышцы, а глаза горели.
Я снова был не один.
Говард опять вернулся в библиотеку. Беззвучно открыв дверь, он остался стоять на пороге. Я спросил себя, сколько времени он вот так стоял здесь и наблюдал за мной.
— Ты в порядке? — спросил он, уловив мой взгляд.
Я кивнул, встал и сделал шаг в его сторону, но потом снова остановился.
— Все… снова в норме, — сказал я. — Боюсь, я наговорил довольно много глупостей. Мне очень жаль.
— Не стоит извиняться, — сказал Говард, и это прозвучало искренне. — В этом, видимо, есть и моя вина. Мне следовало тебя предупредить в своем письме. Но когда я его отправлял, все выглядело не так уж и плохо.
— Ты думаешь, они нападут на нас? — тихо спросил я. — Здесь?
Говард пожал плечами, сдвинулся со своего места перед дверью и подошел ближе. Я увидел, что в руках он держал трость, как будто собрался на прогулку.
— Не знаю, что и думать, — признался он. — Наши противники думают и планируют свои действия не как люди. Но что-то произойдет, это я чувствую. И наверняка ничего хорошего.
Говард вздохнул и протянул мне трость.
— Вообще-то я пришел только для того, чтобы отдать тебе вот это, — сказал он. — Я собирался отдать тебе ее уже при нашей встрече, но…
Он замолчал и смущенно улыбнулся. Я взял трость из его рук и с любопытством осмотрел ее.
Это был превосходный экземпляр: необычно длинная трость, изготовленная из неизвестного мне черного дерева, а ее набалдашник, на вид чуть великоватый, сверкнул, как таинственный кристалл, когда я поднес его к огню.
Внутри кристалла находился какой-то темный, плохо различимый предмет. Возможно, просто какая-то тень.
— Поверни его налево, — сказал Говард.
Я повернул. Блестящий кристалл набалдашника вращался с легким сопротивлением, потом что-то щелкнуло, и из черного дерева выскользнул клинок острой как бритва шпаги. Восхищенный увиденным, я полностью вынул его и повернул. Оружие оказалось очень легким, даже по этому чувствовалось, какой крепкой была выглядевшая столь хрупко сталь. Казалось, клинок так отточен, что мог бы разрезать волос.
— Она принадлежала твоему отцу, — сказал Говард. — Я взял ее на хранение, когда он поехал в Нью-Йорк, чтобы найти тебя. Я… должен был дать ему обещание хорошенько следить за ней, пока он не вернется. Но, полагаю, он бы не возражал, против того, что ты ее получишь.
В его голосе прозвучали странные нотки, когда он произносил последние слова. Я вставил клинок назад в деревянные ножны, положил трость на стол и поднял голову.
— Мне очень жаль, что я наговорил тут много всякой чепухи, Говард, — сказал я еще раз. — Если бы я мог, я попросил бы у него прощения.
Говард улыбнулся.
— Он это знает, Роберт, — сказал он. — Он знал это еще до того, как ты появился здесь. Попытайся помочь нам в нашей борьбе, если хочешь действовать в его духе.
— Но я же не могу, Говард, — сказал я с мукой в голосе. Почему он меня не понял? Пойми же ты! — продолжал я почти умоляюще. — Я пытался, Говард. За последний год я узнал о магии и оккультизме больше, чем другие за всю свою жизнь. Я пытался привыкнуть к силе, которую я унаследовал, но не смог. Да и не хочу. Я не хочу жить всю жизнь с сознанием того, что людям, которых я встречаю, я приношу лишь горе и смерть!
Где-то в доме начали бить часы, медленно и монотонно, и их глухое звучание, казалось, зловещим образом оттеняло мои слова.
— Но ведь это не так, — мягко возразил Говард. — Ведь это в твоей власти, что ты сделаешь со своим наследием.
Бой часов прекратился, как бы подтверждая его слова.
— А если я недостаточно стоек? — спросил я. — Если я не справлюсь и поддамся соблазну власти, как другие, которые убили моего отца?
Говард хотел ответить, но не успел. Где-то под нами часы пробили последний, двенадцатый раз.
И произошло нечто жуткое.
Свет замигал. Сильный, ледяной ветер ворвался в комнату, выбил искры из камина и потушил одну из трех газовых ламп, освещавших библиотеку. И одновременно свечение двух других ламп окрасилось в зеленый свет.
— О боже! — воскликнул Говард. — Что это такое?
Комната внезапно наполнилась ужасной вонью. Нечто темное, бестелесно кружащееся, казалось, появилось из ничего над столом, и голос Говарда потонул в зловещем шипении.
Жуткое зеленое свечение усилилось, и вдруг в центре стола заплясало пятно — бледное, бесформенное, как прозрачный туман. Говард вскрикнул и отпрянул назад. Его рука потянулась к трости, но он промахнулся и сбросил ее со стола. В отчаянии он нагнулся и попытался поймать ее.
Но я этого почти что не видел, а продолжал смотреть на пляшущее таинственное нечто, клубившееся над столом. Внезапно стало холодно, невыносимо холодно, и на меня пахнуло затхлым смрадом, как из могилы.
Потом туман сжался, мгновенно превратился в двухметровую белую колонну… и приобрел черты человеческой фигуры!
У меня по спине побежали мурашки, когда я узнал лицо.
— Присцилла! — сдавленным голосом воскликнул я. Весь дрожа, я стоял, кричал не помня себя и изо всех сил пытался не сойти с ума, не отрывая взгляда от мерцающей, полупрозрачной фигуры девушки.
Присцилла — моя Присцилла! Девушка, которую я любил и которой меня лишила жестокая судьба. Присцилла сошла с ума — во всяком случае, так считали врачи, — и находилась далеко, далеко отсюда, в одном из санаториев Англии. И вот… она здесь!
