– Красота… – пробормотал поэт, поднимая на меня восхищенный взгляд. Кажется, в этот миг он не соображал, что вместе со мной к нему пожаловал страж, и за все про все нам тут всем светит минус седьмой уровень.
В этот раз Мэй не стала выкрикивать всякую хрень про охрану порядка седьмого округа, а просто прыгнула на поэта, одной рукой хватая его за шею, а второй вырывая кристалл.
Очень вовремя – потому что через пару секунд все стекла в холле разлетелись под градом пуль – в этот раз стреляли из автомата. Я бросился на пол через секунду после Мэй – когда ощутил колебание Пелены, и все-таки успел чуть-чуть опередить стрелков. Мы с Мэй почти одновременно очутились за огромным комодом. Между нами был зажат полузадушенный поэт. Вот уж не думал, что Ланс обнаружит футляр там, где я его спрятал. И уж тем более не предполагал, что он его откроет, – на такую «удачу» я не рассчитывал. М-да, поэты люди непредсказуемые.
– Это же Архитектор… – пискнул Ланс. – Я узнал его строфы.
– Арх что, забил законы в кристалл? – изумилась Мэй.
– Нет, только стихи, – отвечал я ей под градом пуль, которые превращали в решето миленькую шифоньерку рядом с комодом. – Стихи, знаешь ли, тоже дают свои законы. Только опосредованно.
– Что нам делать? – спросила Мэй, доставая свой пистолет. В отличие от оружия тех, кто стрелял со двора, ее пистолет был заряжен синевой. Как только Пелена падет, Мэй окажется безоружной. Да и сейчас в любой момент ее пушка может дать осечку. Как, впрочем, и автоматы нападавших. Нет ничего хуже сдыхающей Пелены: понять невозможно, что сработает, а что нет. Одна надежда на саму синеву, вернее, на ее концентрат.
– Если ты меня сможешь прикрыть… ну хоть полминуты… – предложил я. – Доберусь до бачка с синькой. Концентрата там под завязку. Ну а дальше – ты сама знаешь…
Она кивнула, приподняла брючину и достала второй пистолет. Этот был без синьки, неучтенный. Видимо, Пелена совсем сдала, если допускает такое.
– Катись! – Мэй вскочила и открыла огонь.
Я схватил дверцу от шифоньера и рванул в боковое окно – бак с концентратом был как раз под ним, и от стрелков его защищала бетонная туша огромной террасы. Я молил богов синевы, чтобы с этой стороны никого из стрелков не было. Знаете, боги иногда нам помогают. Или хотя бы не мешают, делая вид, что очень заняты. Я приземлился на гравийную дорожку в гордом одиночестве, отшвырнул пробитую в трех или четырех местах дверцу и рванул к шкафчику с баллоном концентрата. Вырвал бачок, обнял его, словно любимую, и стал вдавливать кран, как будто баллон уже на две трети был пуст. На самом деле я сжимал синеву, превращая топливо во взрывчатку, – наказание в обычные дни на минус восьмом уровне – вместе с убийцами. А потом я просто открыл кран, пнул бачок, и тот мирно так выкатился к стрелкам. Все остальное нападавшие сделали сами: не задумываясь, изрешетили баллон пулями, титан они пробить не могли, но концентрат подпалили, после чего за террасой расцвел ослепительный фейерверк из белого огня. Я же говорил: люди, вырываясь из-под покрова Пелены, бывают неумелыми громилами или убийцами. Или, напротив, уж слишком умелыми, кого даже Пелена за много лет не могла уловить и укротить. Но нам явно попались ребята из первой, более многочисленной категории.
Мой бачок еще отплевывал остатки концентрата, когда из разбитого окна выпрыгнул поэт, а следом за ним – Мэй.
– Вас не задело? – поинтересовался я первым делом.
– Кристалл у меня, – отозвалась Мэй. Я заметил, что ткань на ее куртке в двух местах разорвана. Одна дыра на плече, вторая – у ворота. Пройди пуля чуть правее всего на пару сантиметров, и Мэй была бы мертва.
– Ну что, поэт, хочешь устроить драку за Двойную башню? – спросила лейтенант с насмешкой у моего клиента.
– Я готов драться, – ответил тот, тряхнув каштановыми кудрями. – И, пожалуйста, называйте меня Ланселот.
– Ланс. На большее ты не тянешь, – отозвалась Мэй.
Легенда о Ланселоте дошла к нам из праистории, успев поменяться несколько раз кардинально. Сомневаюсь, что в первоначальном варианте он был певцом и поэтом и его сожгли на костре за крамольные песни.
* * *
Иностранцы, из тех, кто никогда не бывал на нашем острове, почему-то воображают, что Двойная башня называется так потому, что имеет две надстройки в виде огромных рогов. Кто-то даже писал – на Северном архипелаге я видел журнал с картинкой, – что на башне изображена голова огромного быка. На самом деле башню называют Двойной из-за концентрических стен, между которыми оставлен просвет – туда-то и устремляется волна синевы, которую гонит претендент на звание магистра в дни хаоса. Синевы должно быть столько, чтобы она заполнила все пространство стен, запечатала вход и – это самое важное – выплеснулась сверху из башни, накрывая остров тончайшей прозрачной Пеленой. Отныне все, что подпадет под покров Пелены, находится под действием закона – вплоть до его падения.
О том, какой следует быть Пелене, как простые люди, так и сами законники любят спорить до отупения. Одни утверждают, что она должна накрывать весь остров и часть Океана, все южные гавани и шельф. Другие считают, что это совершенно необязательно, что можно оставить часть земель на севере вообще без Пелены, тогда на юге под покровом окажется лишь Жемчужная гавань – столичный порт и небольшой залив. Есть такие, кто говорит, что Пелена должна простираться лишь над столицей, а все остальное может существовать само по себе. Ну а самые рьяные вообще желали бы раскинуть Пелену не только до границ Барьерного рифа, но и практически на все южное полушарие – до берегов Ледяного континента.
Сейчас мы живем, вернее жили, под Пеленой второго типа, то есть часть побережья на севере осталась без покрова, а на юге закон прикрывал бухту и порт. Так получилось не из-за того, что последний магистр Берг славился вольнодумством, – просто силенок у него хватило создать Пелену именно такого размера. В итоге на севере обосновались контрабандисты и всякая шваль, для которой закон – смертный враг, и сладить с ними удалось лишь тогда, когда адмирал магистра подвел через Океан эскадру, сначала обстрелял это пиратское гнездовье, а потом залил концентратом синевы.
Не самый лучший вариант, но и не самый худший. Страшнее всего был тот горшок с кипящей кашей, что устроили семьдесят лет назад – как раз перед тихой семилеткой. Несколько претендентов заключили союз и решили объединить свои силы в борьбе за башню. Как и положено после смерти предыдущего магистра, синева, не сдерживаемая больше кристаллом, постепенно затопила весь остров. И тогда союзники взялись за дело. Сообща они установили в главном зале свои кристаллы и подняли такую волну, что легко забили всех конкурентов. Синева затопила всю полость башни (так и положено), но при этом почему-то не запечатала вход – претенденты продолжали гнать энергию из Океана в город. Столб энергетической синьки выплеснулся вверх на добрую милю, но, вместо того чтобы создать Пелену, синева попросту обрушилась на столицу. При этом поток синевы по-прежнему устремлялся в башню из Океана, и все, что лилось сверху, вновь по второму кругу мчалось по Главной магистрали назад через распахнутые ворота Бертрана. По остальным улицам также струилась синева, хотя и не так густо. Тот, кто в тот момент находился под открытым небом, угодил под ливень. Кто-то умудрился выжить, но тысячи погибли. Улицы затопило синевой. В порту ее было выше крыш, на Третьем кольце – до второго этажа. И пусть это был не концентрат, но все равно последствия оказались ужасны. Большинство домов устояло, но двери и окна были выбиты, первые этажи и подвалы затоплены. Только дураки в дни хаоса укрываются в подвалах – это верная смерть, недаром в нашем городе магазины расположены на вторых этажах и везде надстроены галереи. Однако в те дни люди гибли всюду. На Главной магистрали бешеный поток буквально плющил дома и крошил фасады. Леонардо, тогда еще мальчик, видел улицу после того, как все прекратилось, – это были сплошные руины, где несколько стен были припечатаны друг к другу чудовищной силой, а меж ними торчали изувеченные вещи – солома матрасов, щепки мебели, тряпки, все перемолотое, грязное, истерзанное. Среди камней не сразу можно было различить изувеченные тела погибших. В одном месте Леонардо увидел клочок простыни, зажатый между обломками стены, и торчащую наружу человеческую руку. Женскую руку. Или детскую. Рука как будто тянулась из камня и молила о помощи. Учитель рассказывал об этом всем нам, своим ученикам, и я не мог понять, зачем он это делает – хочет нас запугать или, наоборот, подвигнуть на действия.
